Михаил Шатров - Февраль - Роман-хроника в документах и монологах

— Товарищи! Вы знаете, я арестовал царских министров и других мерзавцев, казнокрадов и убийц, запятнавших себя кровью народа... Только что мне сделали предложение занять пост министра юстиции в новом правительстве... Я дал согласие, не дожидаясь вашей формальной санкции... В моих руках, товарищи, находятся представители старой ненавистной власти, и я не решился выпустить их из своих рук. Они понесут заслуженную кару! Возмездие грянет над их головами!

— Правильно! Правильно!— неслось из зала.

Все в его выступлении было точно рассчитано. Выхватив из кармана какую-то бумажку, Керенский поднял ее над головой.

— Я только что отдал вот этот первый министерский приказ: немедленно по всей стране раскрыть двери тюрем! Освободить политических заключенных! Сбить ржавые цепи с истомленных каторгой славных борцов за свободу и с почестями препроводить сюда из Сибири наших товарищей...

Казалось, зал треснет от грома аплодисментов. Кто-то из стоявших впереди нас даже всхлипнул. Я попытался посмотреть на Керенского со стороны. Сколько искренности было в срывающемся быстром голосе, сколько порыва в неистовом потоке слов, мчащихся друг другу в обгон... Сколько подлинного в нервной руке, то бичом хлещущей по воздуху, то проводящей вздрогами пальцев по прямой высокой щетке волос, жесткой, точно нарочито некрасивой, как все в этом человеке. Черная потертая куртка с высоким воротником, без крахмала, без галстука. И глаза, узкие, воспаленные, вспыхивают напряженным радостным огнем, когда перекатами проходит по рядам гром аплодисментов. Как оратору я должен был отдать ему должное.

— Только что,— продолжал Керенский,— с огромными трудностями мне удалось разыскать в документах полиции списки провокаторов. Я потрясен. Они стояли рядом с нами, мы жали их руки, а эти иуды доносили о каждом шаге... Мы каждую минуту рисковали жизнью... Вот эти списки: Шурканов — депутат II Думы, Малиновский — депутат IV Думы, Черномазов — редактор «Правды», Озол — член ПК большевиков... Это у большевиков, есть и в других партиях...

Видно было, что он сознательно не читает про этих... «других». Если бы он прочел, то этих «других» — провокаторов из меньшевиков, эсеров, трудовиков, кадетов — было бы куда больше... Но кто знал об этом тогда... А он умолчал... Зал загудел, все обернулись в нашу сторону. Удар был рассчитан верно. Конечно, он знал об этом раньше, но приберег... Все наши стояли бледные, а Керенский продолжал:

— Списки не полны, я приказал продолжить розыски и немедленно арестовать этих иуд — провокаторов. Доверяете ли вы мне?

Мощный крик: «Доверяем!» — потряс стены зала.

— Ввиду того, что я взял на себя обязанности министра юстиции раньше, чем получил на это от вас формальные полномочия, я слагаю с себя обязанности товарища председателя Совета рабочих депутатов... Но если вы доверяете мне, я готов вновь принять от вас это почетное звание...

И вновь раздались аплодисменты и крики: «Просим! Просим!»

— Благодарю вас, мои товарищи, за доверие,— Успокоил Керенский вытянутой рукой зал.— Сегодня Совет олицетворяет мудрость всего народа. Его требования мира и земли — святыня! Через несколько месяцев мы соберем Учредительное собрание. Мы примем решение. Мир и право народа на земле станут государственными законами, против которых никто не посмеет возражать.

И вновь буря аплодисментов покрыла его слова.

— Мы будем следить за каждым шагом нового правительства, держать их за руки. Мы будем поддерживать их лишь постольку, поскольку они будут помогать нам вести борьбу со старой ненавистной властью. Мы не позволим, чтобы в новое правительство вошли такие люди, как Родзянко! Мы ему не доверяем! Родзянке нет места в правительстве!

Из зала кричали: «Правильно! Долой Родзянко!»

— Я буду заложником демократии в этом правительстве, я умру на своем посту, но заставлю их считаться с требованиями народа!

Керенский слез со стола и под крики «Правильно! Браво! Браво!» ушел.

Чхеидзе уже звонил в колокольчик.

— Товарищи, кто за то, чтобы одобрить линию исполкома и тот ультиматум, который мы предъявили новому правительству?

Поднялся лес рук.

— Кажется, единогласно,— сказал Чхеидзе.

— Нет!— вырвалось у Чугурина.

— Хорошо,— улыбнулся Чхеидзе.— Кто против?— Он сосчитал наши руки.— Против — девятнадцать. Таким образом, линия исполкома одобрена.

ЛЕНИН. Позднее, когда Керенский стал политическим трупом, меня упрекали иногда в том, что я слишком упрощал его характеристику, что Керенский, при всех его слишком очевидных минусах, был, с точки зрения личной, человеком искренним, свято верившим в свой демократизм, в свое провиденциальное назначение и потому не отделявшим собственных успехов, собственной карьеры от судеб революции.