Константин Мальцев - Крестовская. Роман

Маркузе не осмеливался его будить. От скуки он потихоньку листал записные книжки Крестовского, лежавшие в сторонке на столе. Заметки в них были мало разборчивые, и очевидным представлялось, что они делались поспешно, пока мысль не ушла. Но странным казалось то, что в одних книжках заметки были сделаны одним почерком, мелким и убористым, а в других – другим, более крупным и размашистым. Как будто двум разным людям они принадлежали, два разных человека писали! Тот почерк, что был мельче, Маркузе знал, выдавал руку Крестовского, достаточно было сравнить хотя бы с пригласительной запиской, что он ему прислал. А второй? Маркузе пребывал по этому поводу в совершенном недоумении, но спросить у Крестовского не решался, опять же в силу собственной скромности. Так что пока различность почерков оставалась для него загадкой. «А впрочем, не мое дело», – говорил он сам себе.

Крестовский, недолго вздремнув, пробуждался, извинялся перед Маркузе, говорил, что это он устал от гостей, вот и заснул, и, ввиду уже позднего времени, отпускал его домой.

– Мало мы сегодня поработали, Иван Карлович, ох мало, – сетовал Крестовский. – Да уж, Краевский не обрадуется. Ну да завтра поднажмем.

Но назавтра все повторялось, Крестовский, продиктовав пару небольших глав, опять уносился в царство Морфея. Так было несколько дней подряд. Тогда он, поняв бесполезность ночной работы, предложил Маркузе приходить не вечером, а к обеду, до гостей.

– Уж днем-то я, чай, не засну, – добродушно засмеялся он.

И назавтра Маркузе наконец увидел Варвару Дмитриевну Крестовскую, до того и впрямь избегавшую выходить к многочисленным гостям и старавшуюся и дочке этого не позволять.

По рождению Варвара Дмитриевна была Гринева. Ее мать, Екатерина Васильевна, была актрисой Санкт-Петербургских Императорских театров, и дочь, как принято говорить, пошла по ее стопам. Крестовский увидел ее на сцене и увлекся ею, красивой, грациозной, талантливой. Исполнилось ей в ту пору двадцать лет, а ему – двадцать два. Она тоже его полюбила, и они повенчались, вскоре появилась дочка – Маня. Но бедность и одолевшая Варвару Дмитриевну болезнь, плохо отразившаяся на ее характере, а также ее врожденная ревнивость мешали их счастью, и последние месяцы в их семье прошли под знаком почти ежедневных ссор. Об этом Маркузе узнал со слов Лескова.

Когда ему, вместо Крестовского, открыла дверь Варвара Дмитриевна, юноша так и ахнул. Она сразила его! Высокая, стройная, с выразительным лицом и глубокими глазами, она была прекрасна. И даже чуть впалые щеки и желтоватая бледность, приметы ее недуга, ничуть не портили ее, а наоборот, придавали ее облику, как будто с иконы, что-то земное, милое.

Она приветливо улыбнулась. Маркузе почувствовал, что краснеет до корней волос.

– Знаю-знаю, вы – Карл Иванович, – сказала Варвара Дмитриевна.

– Иван Карлович, – поправил Маркузе; голос его еле слушался.

– Ах, простите! Иван Карлович! Вы работаете с Всеволодом Владимировичем, помогаете ему с его романом, правильно?

Маркузе кивнул.

– Именно так-с.

– Да проходите, проходите же! Всеволод Владимирович сейчас отлучился по делам, в редакцию журнала, что ли, отправился. Но обещался скоро быть и просил вас никуда не отпускать. Так что проходите, располагайтесь, как дома.

– Я бы и не ушел никуда, – ответил Маркузе несколько развязно, но развязность эта происходила от смущения и от впечатления, которое произвела на него эта женщина. «Если подумать, – пришло ему в голову, – то она всего на несколько лет меня старше и вполне могла бы стать моей женой, если б мы встретились раньше».

Варвара Дмитриевна села в кресло, предложила Маркузе присаживаться в соседнее. Они завели разговор о погоде, о том, что приближающееся лето обещает быть жарким и спасение от него возможно только на даче, посетовали друг другу, что снять приличную дачу нынче дорого, после этого естественно перешли на тему общей дороговизны жизни в Петербурге.

Такие вроде бы приземленные понятия и вещи были предметом их беседы, а Маркузе душой возносился в горние выси. От одного только звука голоса Варвары Дмитриевны, от взгляда на нее он трепетал, и голова у него кружилась.

– Вы как будто о чем-то задумались, Иван Карлович? – Она заметила его состояние, но придала ему другой смысл.

– Да, я так, хм-хм, – кашлянул Маркузе. – Так что Всеволод Владимирович? Скоро появится?

– Скоро-скоро, я же говорила. А со мной вам что, скучно?