Константин Мальцев - Крестовская. Роман

– Я, собственно, и не мог по-другому, хм-хм, – прокашлявшись, отвечал Маркузе. – Я с превеликим интересом читаю ваш роман в «Отечественных записках» и считаю за честь поучаствовать в том, чтобы он был, так сказать, доведен до конца. Я так понимаю, вам именно для этой цели потребны мои услуги стенографа?

– Совершенно верно. Я допустил, следует признаться, большую ошибку, когда, написав только первые главы своих «Трущоб», сразу же понес их в журнал. Надо было сперва полностью докончить роман, а уж тогда только озаботиться его печатанием, но пришлось поступить так, как я поступил. В итоге теперь я связан договором с господином Краевским, редактором «Отечественных записок», и не имею ни единой свободной минутки, лишь одна у меня неотступная забота – о безостановочном сочинении продолжения романа. Я поставлен в такие условия, что обязательно должен подогнать требуемое число листов к заданной дате. И вот, – развел руками Крестовский с грустной улыбкой, – не поспеваю.

– Но зачем же вы принимали неудобные для вас условия и сроки? – удивился Маркузе.

Крестовский переглянулся с Лесковым, и они рассмеялись этой юношеской непосредственности и незнанию жизни. Впрочем, это был добродушный смех: откуда ж ему, юнцу, могут быть известны особенности бытия литераторов.

– Такова, – сказал Лесков, – писательская судьба – извечно пребывать в кабале у редакторов и издателей. Они чувствуют свою власть над писателями, вот и выкручивают руки. И причина таковой власти только одна – денежная.

– Да, – со вздохом подтвердил Крестовский. – Я был изрядно стеснен в средствах, потому и поспешил в журнал. Сам бы я, конечно, и без этого уж как-нибудь, перебился бы с воды на квас, как говорится, но я обременен семьей, ребенок у меня, девочка, и супруга, я вас с ними потом познакомлю, сейчас они обе в соседней комнате, только к гостям супруга выходить не очень любит, стесняется. Она до рождения дочери, знаете ли, актрисой была, а об ее соратницах по сцене разные кривотолки ходят, вот она и думает, что они и на нее перенесутся. Напрасно думает, ведь она – светлейшее создание с чистейшею душой. Да вы сами убедитесь!

– Светлая-то светлая, но бывает и сварлива, – вставил насмешливое замечание Лесков.

– Николай Семенович! – с укором произнес Крестовский. – Вы же знаете, что она больна. Это на ней сказывается. Ладно, не будем об этом. Иван Карлович, – отнесся он к Маркузе, – так что вы, принимаете мое предложение стенографировать под диктовку мой роман? Вы меня очень этим обяжете. А о материальной подоплеке мы договоримся.

– С превеликой радостью, – поклонился Маркузе.

С того дня Маркузе стал своим человеком в доме Крестовских, можно сказать, дневал и даже ночевал там: Всеволод Владимирович любил работать и по ночам.

Маркузе являлся в установленное время, вечером. Но сразу приступить к диктовке Крестовский обыкновенно не мог: квартира, как правило, была полна гостей. Кроме Лескова бывали поэты Константин Случевский и Федор Берг, художник Михаил Микешин, композитор и музыкальный критик Александр Серов. В общем, значительные в культурной жизни люди, и Маркузе, скромный, лишенный их талантов, знаний и веса юноша, в их присутствии, понятно, тушевался и в общих беседах больше помалкивал и подавал голос, только когда к нему обращались с каким-либо вопросом.

Из-за своей конфузливости он, чтобы хоть чем-то себя занять, налегал на угощения. Крестовский держал в своем книжном шкафу для гостей всевозможные закуски: сыры, колбасы, ветчины, консервы – и по их приходе сразу выставлял все на письменный стол. Маркузе подсаживался поближе к еде и незаметно для себя отщипывал кусочек за кусочком и отправлял в рот. Так и заедал хлебом насущным духовную пищу, то бишь умные разговоры, к которым внимательнейшим образом прислушивался.

Ближе к полночи гости наконец прощались, и оставался с Крестовским один Маркузе.

– Ну-с, приступим, – говорил хозяин.

Маркузе, отодвинув уже опустошенные им же самим тарелки, усаживался поудобнее за стол и приготовлялся записывать за Крестовским каждое слово. Крестовский же, тоже для удобства, ложился на диван, задрав кверху свои длинные ноги, и, задумчиво поглаживая усы, начинал диктовать. Маркузе торопился все записать, стараясь ничего не упустить.

Иногда Крестовский надолго замолкал. Маркузе в таких случаях терпеливо ждал, занеся перо над листом бумаги. Он предполагал, что автор обдумывает новый сюжетный ход или просто подбирает подходящее слово. Но бывало, что молчание затягивалось. Маркузе оборачивался на Крестовского и видел, что глаза у того закрыты. Прислушавшись, обнаруживал, что и дыхание у него ровное, свойственное спящему человеку. Неужели и вправду заснул? Вскорости это подтверждалось с полной ясностью: Крестовский начинал похрапывать да посапывать.