Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть вторая. Том первый

Поднимаясь по узкой тропе, кто-то спросил: «Капитан, почему мы это делаем? Она такой ценный агент?».

– В общем, нет, – отозвался Ворон, – но я не люблю, когда людей жгут за веру. Это у меня с юношеских лет.

Он сердито приказал: «Поторапливайтесь, не глазейте по сторонам. Мы дело делаем, а не ради удовольствия прогуливаемся». Над горами вставал золотой рассвет.

Черные тяжелые волосы падали на каменный пол.

– Словно жатва, – подумала Эстер, – но если у святого отца не получится? Даже ребенка после меня не осталось. Хотя будь у меня дитя, нас сожгли бы вместе, или упрятали бы малыша в монастырь на веки вечные. Хосе, наверное, станет священником. Он полукровка, в университет его не возьмут… – женщина провела рукой по обритой, колючей голове.

– Еще немного, донья Эстелла. Потерпите, пожалуйста, – попросил цирюльник.

– Его девочка упала с дерева и сломала ручку в прошлом году, – вспомнила Эстер, – она так плакала, бедная. Давид тогда очень искусно залечил перелом. Все же он хороший врач.

Цирюльник ополоснул стальную бритву в тазу с холодной водой. «Ни одного пореза». Эстер улыбнулась: «Возьмите печенье для дочки. Мне оно уже не понадобится».

Отец Альфонсо принес грубую желтую власяницу и зажженную свечу.

– Может быть, вы хотите исповедоваться и раскаяться? – осторожно спросил он. «Еще не поздно отречься от заблуждений и войти в лоно святой церкви, донья Эстелла. Тогда вас задушат перед костром».

Женщина молчала, отвернувшись к окну. Внизу убирали столы с остатками завтрака. Зазвонил колокол, отец Альфонсо сказал: «Пора. Я подожду вас в коридоре». Услышав скрип двери, Эстер стала раздеваться.

– И это все тоже пропадет, – она огладила руками бедра. «Я худая, как мальчишка. Груди и вовсе нет. Ребра торчат, и вообще одни кости».

– Всякая плоть трава, и вся красота ее как цвет полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа, – Эстер потянулась за власяницей.

– Колется, – женщина поежилась, – придется потерпеть.

Сняв старые, лондонские шелковые туфли, Эстер почувствовала босыми ногами холод плит. Надвинув на глаза капюшон, взяв свечу, она вышла из кельи.

– Мама, почему поют? – Хосе сидел на муле. «Разве праздник какой-нибудь?»

– Нет, – вздохнула Мануэла. Ребенок в чреве толкался, ворочался.

– Он уже не увидит отца, – поняла женщина, – и Хосе тоже.

Решительно взяв мула под уздцы, женщина повела его к городской окраине, откуда доносилось пение молитв.

– Хоть посмотрю на него в последний раз, – женщина сглотнула, – хоть издали.

Повертев на пальце грубое серебряное колечко, подаренное ей Диего после рождения Хосе, Мануэла пообещала сыну: «Скоро поедем. В горах сейчас хорошо, тебе понравится».

Ворон осторожно выглянул из-за утеса. На пыльном пустыре возвышалось вкопанное в землю бревно. У подножия лежала куча хвороста. Вокруг возвели деревянные скамьи для чистой публики.

– Солдаты будут? – спросили его из-за скалы.

– Как не быть, – пробормотал Ворон. Обернувшись, он велел:

– Святому отцу стреляем в плечо для достоверности. В солдат палите сколько угодно, но только когда я все сделаю.

– Скала в девять футов, капитан, – сказал помощник озабоченно, – вы уверены, что конь не переломает ноги? – вспомнив, как отец учил его брать препятствия, Ворон улыбнулся:

– Вниз не вверх, мистер Гринвилль, мы справимся. Встречаемся в роще, как договорились.

Свеча в руках Эстер капала воском на пальцы. Вице-губернатор заунывным голосом читал приговор. Она отодвинула капюшон: «Солнце выглянуло. Красивый день сегодня».

Бросив взгляд на скамьи, она заметила мужа. Давид сидел рядом с пухлой невестой, наряженной в шелковое платье. Индианка держала над ними большой зонтик. Эстер взглянула в темные испуганные глаза Давида. Донья Каталина шепнула что-то жениху, он слабо улыбнулся.

– Да, – хмыкнула Эстер, – не помогла ей мазь. Пожалуй, хуже стало, по всему лицу прыщи.

Архиепископ поднес к ее губам распятие. Она отвернулась. Его высокопреосвященство кивнул Джованни: «Начинаем».

– Помните, – шепнул святой отец, привязывая ее к столбу, – что бы ни случилось…

Отдав ему свечу, Эстер закрыла глаза. Джованни поджег хворост.

Спрятавшись за углом бедного глинобитного домика, Мануэла не отрывала глаз от Диего.

– Хоть бы на меня взглянул, – вздохнула она, – хоть бы раз.

Мануэла встрепенулась. Хосе недоуменно сказал: «Мама, что это? Зачем жгут?»