Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть вторая. Том первый

– И о них тоже, – согласился Джованни.

Индейцы сновали по площади, занося тюки с книгами в архиепископский дворец.

– Ее мне не предупредить, – Джованни стоял на балконе, – вчера его высокопреосвященство не спускал с меня глаз. Домой к ней приходить нельзя, Мануэла меня запомнила. Может, быть, нам повезет и Мендес окажется достойным человеком. Она уверяла, что ее муж не предатель. Хотя и трусам нельзя доверять, – Джованни спустился вниз. На соборной колокольне били к обедне.

– Что у нас осталось? – архиепископ потянулся.

– Пробный оттиск книги Мендеса, – с готовностью ответил дон Альфонсо, – чистая медицина, ваше высокопреосвященство, я просмотрел.

– Медицина тоже бывает разная, – сварливо сказал архиепископ, – чего стоит хотя бы еретик Мигель Сервет, да сотрется имя его из памяти людской.

– Его сожгли протестанты, – заметил Джованни.

Он вспомнил библиотеку в женевском доме Кальвина и старческий голос наставника:

– Что ты от меня хочешь, Жан! Я тоже ошибаюсь. Я настаивал, чтобы Сервету отрубили голову. Меня обвиняли в излишнем благодушии. Теперь я понимаю, что Кастеллио был прав, издав памфлет «Следует ли преследовать еретиков». Не надо было убивать Сервета.

– Кастеллио за его памфлет изгнали со всех постов, и он зарабатывает на хлеб, обучая тупых купеческих сынков, а вы сидите здесь, – ядовито заметил Джованни.

– Как он меня не выгнал, молодого наглеца, – усмехнулся ди Амальфи, – он возился со мной, занимался. Сколько мне лет было? Только восемнадцать исполнилось, я еще не повенчался с Мари. Кастеллио правильно писал: «Убийство человека не защита религиозной доктрины, а просто убийство человека».

– И протестанты бывают на что-нибудь полезны, – заметил архиепископ. Трибунал рассмеялся.

Сомкнув пальцы, Джованни взглянул на стоящего перед ними Мендеса. Его красивое лицо побледнело, темные, большие глаза забегали. Статуя Иисуса в терновом венце возвышалась рядом с большим окном. Лазоревое небо сияло над черепичными крышами города. Забил колокол. Мендес, вздрогнув, перекрестился.

– Дон Диего, – мягко сказал архиепископ, – вы знаете, почему вы здесь?

– Что-то с книгой? – Мендес откашлялся.

– Я все проверял, ваше высокопреосвященство, все в соответствии с учением святой церкви. Но я могу переписать, если надо, я мог ошибиться, не знать… – его голос угас.

– С книгой все в порядке, – улыбнулся председатель трибунала, – мы не доктора, но ее вполне можно печатать.

– Спасибо, – Мендес успокоенно выдохнул, – я работал над ней четыре года. Это большой труд, ваше высокопреосвященство, было бы жаль…

– Дон Диего, – прервал его архиепископ, – мы хотели поговорить о вашей жене… – Мендес испуганно сжался на скамье. Джованни обреченно подумал: «Я так и знал».

– Донье Эстелле? – спросил Мендес слабым голосом. «Но что с ней? Она уважаемая женщина, благочестивая».

– Вы знали, что она конверсо? – резко прозвучал голос архиепископа.

– Не зажигай свечи, – шепнул Давид на Канарах, когда они ждали корабля в Панаму, – это риск.

– Давид, – ахнула Эстер, – я тихо, никто не заметит. Это заповедь. Если у нас родится сын, ты не собираешься его обрезать?

– Обрезать я могу сам, – ответил Давид, – и никто ничего не узнает, но свечи могут увидеть. Надо быть очень осторожными, Эстер.

– Ты боишься, что ли? – удивилась жена.

Он ничего не ответил. Глядя в спокойные глаза нового инквизитора, высокого мужчины лет сорока, Давид опять почувствовал страх, липкий, отвратительный, словно огромная паутина, виденная им в джунглях на севере, когда ездил он туда за травами. С паутины капала жидкость, собираясь в лужицы на примятой траве. Он потянулся вперед. Рука индейца-проводника легла ему на плечо.

– Смерть, – сказал тот, бесстрастно глядя на Давида.

Смерть была рядом. Стоило сделать неверный шаг, как его ждали пытки и костер. Он так и сказал Эстер, ночью, когда они приехали в Лиму. Жена погладила его по голове, словно мать.

– Есть страх, а есть честь и долг, Давид. Мою мать столкнули с моста под лед, потому что она отказалась креститься. Меня спас незнакомый человек, русский. Он прятал и кормил меня. Ты думаешь, ему было не страшно? Надо оставаться человеком, тогда бояться нечего.

– Знали? – повторил архиепископ. Давид сполз со скамьи и встал на колени, ощутив могильный холод каменных плит.

– Простите меня, – его губы задрожали, – я все расскажу. Простите.

– Мерзавец, спасая свою шкуру, предаст девочку. Она пойдет на костер, – бессильно подумал Джованни, – а мы ничего не сможем сделать.