Ольга Бартенева - В лучах заходящего солнца

В день нашего знакомства я зарисовала карандашом его портрет. Этот рисунок всегда был со мной. В комнате Бебе, выходившей окном на дачу Гобержицких, я ничего не тронула, ведь вошла я сюда как гостья. Только на столик, между икон в фольговых украшениях, за которыми были заткнуты веточки вербы, поставила карандашный портрет Леонида. И теперь, лежа на узкой кровати няни, я всматривалась в морщины старых лиственниц соседней дачи, мечтала и вспоминала, словно перелистывая страницы романа.

Лето миновало. В ежедневных заботах о хлебе насущном, о том, как прошел день, и что ждет завтра, и конечно, в непрекращающихся раздумьях о маме и сестре.

Навожу резкость, и в прицеле бинокля Аглаи Тихоновны очерчивается курзал со шпилевидными башенками. Сестрорецк. А справа Тотлебен. Кронштадт. Купол собора теряется в туманной мгле. А вот ближайший к нам форт Обручев. Засмотревшись в бинокль, наступаю на стебли тростника. Он не растет на финляндском побережье, я знаю, что его принесло сюда оттуда, из Петергофа, из России. Часами брожу по заливу, сижу на корнях сосен, словно ощупью взбирающихся по береговым уступам. Среди них одинокая молодая сосенка, которую мы заприметили еще прошлым летом – единственная моя собеседница. Теперь редко кого встретишь на берегу – Мерихови стал прифронтовой полосой.

Завтра Преображение. Второй грандиозный праздник лета, наряду с мамиными именинами. Но если именины это самая середина, зенит, то Преображение всегда знаменовало приближающийся отъезд, может поэтому и праздновалось по-особому.

Готовиться начинали заранее. Платья, увитые лентами корзины для фруктов. Не имея своих яблок, мы отправлялись за ними в Териоки. Там стояли целые возы, над которыми плыл невероятный яблочный дух. Розовые, румяно-красные, белые, янтарные, золотые – пестрело в глазах. Освящение плодов в церкви. Все стоят с корзинами. Запах ладана теряется в яблочном аромате. А потом Цейлонский чай у Аглаи Тихоновны, яблочные пироги, блины, варенье, яблочное вино. До самой ночи не покидает этот сладкий яблочный аромат.

Наша яблоня, растущая в глубине сада, вся усыпана крупными, но несъедобными, плодами. Отяжелели ветки, клонятся к земле. По ночам слышу тупые удары падающих яблок. С тех пор, как обнаружила синиц, стала часто приходила сюда. Мне доставляло столько радости наблюдать за этими милыми соседями. Я словно взяла их под свою опеку. И они платили мне не только склёвыванием нежелательных обитателей старого дерева, но и каким-то доверием, ничуть не стесняясь моего присутствия. Потом вдруг все как-то неожиданно смолкло. Гнездо опустело. Потомство выпорхнуло в большую жизнь. На ветке замечаю синицу. Она смотрит на меня. Проносится еще одна. Целая стайки. Может это наша «веселая семейка»? Хочется почему-то верить, что это именно они. Здравствуйте, милые! Ну как живете? Подросли за лето, но все равно такие легкие, воздушные, родные… Не сразу улетают, не пугаются меня, моих движений и тихих слов приветствия. Прыгают с ветки на ветку, посматривая вокруг. Казалось бы, комочек желтого пуха, а сколько тепла дает душе и сердцу.

Этим летом яблок в Териоки не привозили, но целую корзину принес отец Марк. Узнаю большие красные шары Аглаи Тихоновны. Больше всех мне нравятся маленькие яблочки Галактиона Федоровича, в которых зернышки просвечивают насквозь. Словно пахнет от них райскими садами, о которых всю жизнь рассказывал Галактион Федорович в своей Духовной академии.

Длинными однообразными вечерами я всматривалась в облака, ища в них очертания фигур. Неуклюжее облако напомнило паука, и я решила, что это знак скорого письма из дома. Откуда-то несло скошенной травой, сеном, дождями, резким ароматом поздних цветов. А в доме пахло маслом и растворителями, а иногда, когда я открывала дверцы шкафов, веяло мамиными духами и сигарилас. Мне повезло наткнуться на коробку с кусками ароматного мыла и сигарилас. Сейчас это большая редкость, ни мыла, ни табака нигде нет, все скуплено германцами. Можно будет обменять на что-нибудь съедобное, или продать.

Четверть фунта мыла мне удалось продать за шесть марок, на эти деньги купила картошки. С марками, вырученными за сигарилас, я зашла к нашей знакомой финке Марье. Бебе часто покупала у нее молочные продукты. У Марьи всегда было добротное хозяйство, помогали четверо детей. Войдя в их дом, сразу поняла, что голод затронул и эту семью. Осталась всего одна корова. С хозяйкой спустилась в погреб, там длинными рядами выстроились пустые крынки. Марья сначала налила мне молоко в две крынки, но потом, посмотрев с сочувствием, дала еще одну крынку со сливками. Придя домой, сварила картошку и залила ее жирным финским молоком – пир! Давно не получала такого наслаждения от еды.