Олег Малахов - Не Близкие Люди, Морана

– А, это прошение на высочайшее имя? Скажите, что нельзя… Или, впрочем, направьте их к Ульянову. Он любит писать такие прошения.

Рудольф Владимирович с грустью посмотрел, как исчезли в бумажнике Всеволода Ильича только что побывавшие в его руках 50 рублей. Он надеялся на то, что Миллер наконец хоть из этих денег уплатит ему жалованье за его службу, за канцелярскую работу, за справки в суд или хотя бы возместит затраты на извозчиков по его же делам. Но Всеволод Ильич и на этот раз забыл сделать это…

– А я, между прочим, на вас злюсь! – обратился он к Рудольфу Владимировичу. – Вы просто ужасно сегодня себя вели в моём кабинете!

– Почему же?

– Потому, что держитесь в присутствии клиента крайне непрофессионально. Клиент спрашивает: – «что гласить закон о том-то?» – Вы, извините за выражение, начинаете жалко мямлить: – «кажется, он гласить то-то…» Подобное «кажется» здесь совершенно недопустимо. Это только клиенту может «казаться что-то», а адвокат должен знать точно! К нам только потому и идут, что знают, что мы знаем…

– Но если…

– Если не знаете, то делаете вид, что знаете! Боже мой! Соврите вы, в конце концов, но только не мямлите, как школьник на экзамене! Это даже не враньё будет, вы просто по-своему истолковали закон и больше ничего. Для нас закон и существует, чтобы мы его могли по-разному трактовать!

Лукомский вернулся домой с таким чувством, как будто ему выпотрошили все внутренности. Ему физически противно было вспоминать толстые губы и дерзкие насмешки Миллера. Но так как он хотел довести дело до конца, то он примирился с отвращением, которое внушал ему этот адвокат-делец.

Поэтому он в тот же день побывал у нотариуса, и на другой день отослал Миллеру доверенность и условия. И, сделав это, он почувствовал какое-то приятное облегчение. Ему показалось, что теперь он опять приобрёл своё утраченное лицо. Он уже не был униженным и оскорблённым. Он протестовал и реагировал, и делал это в высочайшей степени официально и серьёзно. Ни о каких мирных соглашениях Лукомский теперь даже не хотел думать.

Спустя несколько дней, он получил письмо от своего поверенного.

Миллер извещал его, что от Модзалевских не было получено никакого ответа на посланное им предупредительно-угрожающее письмо, хотя письмо это и было составлено по всем правилам искусства законного запугивания и ссылалось на, уже знакомые Лукомскому, статьи закона и цитаты из сенатских решений. А когда вслед за этим, коллега Миллера и его помощник, Рудольф Владимирович, явился к Модзалевским, дабы лично требовать у них ребёнка, то даже не был ими принят, и никак не смог попасть к ним в дом.

Ввиду этого, Миллер готовился в самое ближайшее время предъявить Модзалевским иск в окружном суде.

Лукомский прочёл письмо Миллера с чувством огромного удовлетворения.

Письмо адвоката произвело на Модзалевских впечатление настоящего первого выстрела и означало начало войны. Все предшествовавшие, до этого момента, действия Лукомского, можно было считать лишь подготовкой к приближающейся осады. Теперь, фактически, эта осада началась.

Визит поверенного был вторым таким выстрелом. Модзалевским стало ясно, что Лукомский решил не отступать перед своей целью, и что Саше грозит реальная и, быть может, совсем близкая опасность.

Тонкая, сложная психология мелочно-щепетильного и эгоистического самолюбия, уязвлённого ущемлением своих «прав», ускользала от них. В действиях зятя они не видели ничего, кроме желания мести в особо жестокой форме. Их сильно беспокоил предпринятый зятем поход, вызванный этим самым «желанием мести», они понимали, что такой поход Лукомского будет злой, неутомимый, энергичный и до самого конца.

Ссылки на законы и цитаты, которыми было напичкано адвокатское послание, сами по себе, честно говоря, не особо пугали Николая Павловича. В качестве агента крупного предприятия, он нередко имел дела с адвокатами, а поэтому ему довольно часто приходилось получать подобные страшилки, и он прекрасно знал, что их авторы бывают очень не прочь цитировать лишь те законы, которые говорят в их пользу, умалчивая о таких, на которых можно строить доводы в пользу другой стороны. Он старался успокоить и объяснить это Елизавете Сергеевне, которая, наоборот, была поражена всеми этими ссылками и цитатами. Но, с другой стороны, ссылки и цитаты гласили действительно нечто очень определённое, так что нельзя было совсем не беспокоиться.