Александр Брит - Когда запоют снегири

– Укради меня милый, – послышался до боли родной шепот, прозвучавший, как показалось настолько громко, что его можно было принять за голос из репродуктора, подвешенного на высоком столбе у сельсовета, – укради меня поскорей.

– Ох, Саня Санечка, что же ты трубишь на все село, это и так секрет неизвестный разве что бабке Парашке по причине ее полной глухоты и слепоты, – рассуждал удачливый соискатель любви, а вслух произнес, – сегодня за полночь будь готова, красота моя. В мгновение ока жаркий, солнечный, многолюдный полдень превратился, в морозную звездную ночь, стерегущую их великую тайну. А пара гнедых, друзья на веки, как будто понимая значимость происходящего, без устали делали свое дело, неся по санному следу этих двоих, так нужных друг другу молодых людей, укутанных единственным, необычайных размеров, пахучим овчинным тулупом. А упивающиеся собственным долгожданным счастьем двое, почти ничего не соображали. Они и не замечали, ни огромной бесстыдно улыбающейся во весь рот луны, ни безразлично выпучившихся на них звезд, бесстрастно освещающих их путь в, несомненно, радостную, а как же иначе, но неизвестную новую жизнь. Не замечали комьев снега, летящих на них из-под копыт, разошедшихся не на шутку лошадей, и будто бы предназначенных охладить жар, укутывающий пуще безразмерного тулупа, не замечали приближающейся погони. А между тем огромные комья снега превращались в непрерывный, сплошной снегопад, нависший над миром сплошным студеным покрывалом, сквозь которое доносились тревожащие, быстро приближающиеся зловещие звуки погони. Полы тулупа распахнулись, лицо и грудь обожгло острыми морозными колючками. Сквозь нарастающие завывания ветра и беспорядочный сумбур из обрывков человеческой речи, вперемежку с грязной бранью, донеслось, – беги Петруша, беги мой милый, беги.

– Давай вставай, – послышался Петру почему-то мужской и от того невыносимо противный голос, – вставай быстрей Петруха не унимался Николай, – промокнем совсем.

Моросил нудный, осенний, что называется, поздний гость до утра, ледяной дождь. Судя по густоте нависших над грешным миром, иссини черных мрачноватых туч, дело шло к природному катаклизму, а может быть, так просто казалось спросонья, тем более что уже заметно вечерело. Тем не менее, призыв поспешить в укрытие был как нельзя кстати.

– Эх, – промелькнула щемящая мысль, – вот так-то реальность встречает. Вокруг суетился обездоленный, неприкаянный народ, начинающий мерзнуть пока что от промозглого порывистого ветра, да в большей степени от осознания перспективы вначале промокнуть насквозь, до нитки, чтобы затем уже наверняка околеть. – Ну, ты и мычал во сне, как будто тебя толи пирогами с ливером обкармливали, толи писаные красавицы до полусмерти затискали, – ехидничал, с некоторым оттенком зависти, говорливый волжанин. – Эх, – только и смог ответить, не до конца проснувшийся Петр. – И что ты надумал, – продолжал он практически без паузы, и какого-либо видимого перехода, хотя и так было понятно, что тема разговора вернулась, то есть, становилась куда более серьезной. – Да надумал, надумал, – как бы нехотя буркнул Петр, – куда деваться от такого агитатора или пропагандиста, никак не уловлю разницы, да тут сама ситуация по важнее любого агитатора будет, или пропагандиста, хрен его разберет, только я ума не приложу, как и что.

– Вот и ладненько, ты на небо посмотри, я думаю, что сама природа нам поможет, – начинал излагать свой стратегический замысел, рождающийся прямо на глазах самопровозглашенный командир, вставая и одновременно внимательно оглядывая место пристанища, как будто опасаясь не забрать с собой что-то из пожитков, которых, если говорить по правде, просто не существовало.

– Теперь слушай внимательно, идем вместе со всеми в сторону скотных дворов, вон у той разбитой емкости останавливаемся, как бы отлить, и там пока прячемся, места в ней хватит, дальше расскажу на месте. Шевелись, не то промокнем раньше времени, только бы еще кто не увязался.

Через четверть часа большое переселение народа благополучно завершилось. Нудная морось продолжалась, но разместившиеся в чреве десяти, а может быть пятнадцати кубовой бочки беглецы, чувствовали себя вполне уютно и устроено, уж во всяком случае, более устроено, чем их собратья по несчастью, что битком набились в скотные корпуса. Некоторое время сидели, молча, так как слова, сказанные даже не очень громко, внутри звучали так звонко, что казалось, распространялись на всю округу. Затем, поочередно утыкаясь губами, друг другу в ухо, шепотом обсуждали план дальнейших действий, из чего Петр мало что понял, но понял одно точно – главное, не отставать. Когда наступила кромешная тьма, изредка рассекаемая медленно ползущим лучом прожектора, и послышалось призывное пора, сердце мгновенно уперлось в глотку и бешено забилось радостно и тревожно. Все дальнейшее происходило, словно в тумане. Колючую проволоку преодолели довольно просто, переползя под ней по дну русла пересохшего ручья, а ведь это препятствие казалось самым сложным. Дальше гонка в сумасшедшем темпе. Бег по пересеченной местности, пролетающие мимо стволы столетних деревьев и бьющая в лицо мокрой травой вздыбливающаяся земля, затяжные подъемы по раскисшей глине и беспорядочная круговерть обрывистых спусков, все это продолжалось, как бы вне времени и пространства и прервалось мгновенно, когда силы оставили беглецов. Едва пробивающиеся сквозь медленно ползущие тучи, лучи идущие от бледного, стареющего месяца, слегка освещали зыбкую поверхность водной глади безымянной реки, так нежданно и непрошено возникшей на пути. Двое лежали на неприветливом берегу, в одночасье обессилевшие не только от неподъемных нагрузок, но в большей степени, от неожиданно возникшего, и от того, кажущегося непреодолимым, препятствия. Оба ощущали себя слабыми, совершенно ничтожными, скудоумными козявками, не пригодными для совершения, чего-либо, мало-мальски путного, да к тому же, накрепко подчиненными какой-то неведомой и не доброй воле. – Ну и какие умные мысли начинают зарождаться по поводу происходящего, в умах великих стратегов, – слегка отдышавшись, пробурчал Петр, язвительно крякнув пару раз, не отрывая лица от земли. Ответа не последовало, но само сказанное не понятно каким образом, но несколько приободрило. Вставать не очень хотелось, тем более что для этого не было не лишних сил, да и осмысленной необходимости так же не присутствовало. Вопреки ожиданиям, дождь не превратился в катастрофический ливень, не успев основательно промочить одежду, истощался. Лишь изредка он напоминал о себе слабой моросью, и это в свою очередь добавляло толику оптимизма. Лежали погруженные в беспорядочные, сумбурные мысли, прислушиваясь к ночной звенящей тишине, изредка нарушаемой гулом отдаленной канонады. Легкий порыв ветра донес слабо различимые звуки собачьего лая, и тут же услужливое воображение многократно усилило их интенсивность, и основательно упорядочило мысли, придав им конкретики.