Елизавета Дворецкая: Княгиня Ольга и дары Золотого царства

Богатейшая византийская культура погибла, не оставив прямых наследников. Ни один современный народ не ведет от византийцев свою родословную. Но именно мы, русские, объявили себя Третьим Римом, когда Новый Рим – Византия – погиб. Получив из Византии православие и значительный пласт светской культуры, мы сохранили и развили ее наследие после того, как на своей родине она ушла в небытие. Символично, что золотые механические павлины, когда-то стоявшие у трона императора, прибыли в Россию в составе приданого Софьи Палеолог, какое-то время хранились в царской казне, но во время Северной войны были Петром переплавлены на деньги для военных нужд; таким образом, наследие старины в буквальном смысле стало основой сражений за будущее державы и ее грядущих побед.

Эту сказку я впервые услышала от старой княгини Годонеги – моей бабки по матери. Помню, что нам с Утой было лет по пять, а сестры еще даже разговаривать не умели: ползали по полу и порой принимались вопить. Не удержалось в памяти, как баба Годоня тогда выглядела, хотя в то время ей полагалось быть еще довольно крепкой женщиной. Может, лет на пять старше, чем я сейчас. Остался только ее голос и те образы, которые вставали у меня перед глазами по мере ее рассказа.

– …Доехал Запечник до ледяной горы – стоит гора высокая, верхушкой в небо уперлась. Надел на руки и на ноги железные когти и полез на гору. День лезет, другой лезет…

Эта ледяная гора из сказки бабы Годони сливалась в моих мыслях с Йотунхеймом – страной ледяных великанов, о которых нам рассказывал отец. Когда Запечник странствовал, отыскивая свою мать – княгиню Золотую Косу, – я все время ждала, что он на них наткнется. Но встречалось ему нечто совсем иное.

– Видит: медный дворец стоит, у медных ворот змеи на медных цепях прикованы, так и кишат. У медного колодца медный ковшик висит…

Когда наши скутары наконец вышли из Босфора в Пропонтиду – мне тогда уже казалось, что мы странствуем, будто в сказке, целых три года, – все это разом предстало передо мной: горы цвета железа, каменные стены и кровли дворцов, залитые медью греческого заката. В наших краях – ни на Великой, ни на Днепре – я никогда не видела такого золотисто-медного заката, в котором переливались бы всевозможные оттенки желтого, без капли багреца. Наверху и внизу, как отражения друг друга, простирались вересково-черничные полотна – небо и море…

Довольно скоро нам встретилось и остальное: медные колодцы-крины, серебряные двери, золотые ковши. Бронзовые змеи, угрожающе раскрывшие пасти на три стороны света, и всякие другие невиданные звери. Царица на высоком престоле, что «в самоцветные наряды убрана, золотым венцом увенчана». Я въяви попала туда, куда молодцы из сказок проникали, взобравшись на ледяную гору или спустившись через дыру в земле.

Но… Кириос о Теос! [1]Порой во мне оживал голос бабы Годони и возникало чувство, будто я лишь слушаю сказку о себе. И бабка по матери виделась мне такой, какой я встретила ее последний раз в жизни: старухой-птицей в берестяной клювастой личине, стражницей рубежа между миром живых и мертвых. Поднявшей клюку с угрозой: вам не выйти отсюда!

Но все-таки мы вышли. Я сидела с хозяевами Золотого царства за золотым столом, ела с золотых блюд и пила из золотых кубков. И невольно искала взглядом то колечко, «в котором все Золотое царство состоит». Чтобы, вернувшись домой, прокатить его по дороге – и все Золотое царство перед тобой как жар горит…

– Эльга, сегодня! – Ута открыла глаза и устремила взгляд в шерстяную кровлю. – Сегодня мы будем дома.

– Да ладно тебе… – вяло отозвалась княгиня, не поворачиваясь к ней. – Не верю.

Ута не обиделась. Они ночевали вдвоем в шатре, посреди стана, устроенного на берегу Днепра возле урочища Ковали. На высоком прибрежном склоне когда-то, во времена древлянского владычества над полянами, раскинулось поселение, откуда в Киев возили кузнечный товар. Сейчас оно лежало полузаброшенным, и лишь у двух-трех облупленных хатенок паслись козы, возились босоногие дети в коротеньких рубашонках и валялись в тени тощие собаки. Княгине с ее многочисленной дружиной там не нашлось бы пристанища, и заночевали на лугу: для женщин и послов поставили шатры, а отроки и челядь спали прямо у костров, благо ночи в травень месяц выдавались ясными.