Олег Красин - Солнечный ветер. Книга первая. В тени двух богов

– Давай же Марк, иди к нам! – позвала Сабина, повернувшись к нему в воде так, чтобы он видел ее всю: от грудей до кончиков ног. – Не стой как статуя!

Марк разделся и, обернувшись, чтобы отдать одежду рабыне заметил, стоявших неподалеку двух рабов-африканцев уже без опахал. Те, сложив руки на животе, безразлично смотрели перед собой, как два живых истукана, недвижно застывших по приказу повелительницы.

Вилла родителей, где жил Марк, находилась на Целии неподалеку от дома Регина. Это был один из семи холмов города, который издавна облюбовала римская знать. Район со времен республики стал модным среди патрициев из-за живописности и малонаселенности, здесь не было скученности и толчеи большого города, сюда не доносился гомон и крики толпы, отвратительные запахи римских улиц.

С высоты холма Марк не раз обозревал великолепие мировой столицы: видел гигантский амфитеатр Флавиев, начало форума, упирающегося в Капитолий, новые термы Траяна. Вид Рима, могучего, прекрасного, неудержимо тянущегося вверх, как растет живой организм – покоряя вершины и дали, навсегда врезался в его память. Он много раз будет вспоминать свой Целий: теснящиеся на склонах могучие дубы, воздух, полный цветенья весны и юности, теплое солнце над головой.

Прадед Марка Регин рассказывал ему, что на Целии останавливался один из известных римских полководцев, победитель Ганнибала Сципион Африканский со своими когортами. Здесь шествовали триумфаторы, гордящиеся победами во славу Рима, тащившие следом повозки с золотом и пленниками захваченных земель. Прадед старался привить Марку гордость за Рим, а что лучше всего заставляет гордиться как не победы предков?

Целий, Целий, его Марк будет помнить всегда.

Многое связывало его с этим холмом. Здесь, на родительской вилле, он рос под присмотром матери. Отец Анний Вер, в честь которого Марк получил свое имя, умер рано, и он его помнил смутно. Собственно, фрагментов этих воспоминаний было всего два: отец в железных доспехах и пурпурном плаще подле матери, держащий ее за руку, а второй…

Отец гуляет по саду возле виллы. Он в белоснежной тоге. Стоит раннее утро и солнечный свет, водопадом стекающий с чистого синего неба, целиком заливает сад. От влажной земли медленно поднимается молочный туман, поглощающий коричневый стволы, зеленые ветки, листья и постепенно скрывающий отца. Его белая тога сливается с белым дымом, как будто фигура Марка Анния Вера удаляется вглубь сада. Марку кажется, что он видит красочную картину, которую заливают молоком. Это делают духи сада назло ему, чтобы скрыть отца. Туман все сильней и выше. Он видит отца по пояс, по грудь, вот остается одна голова, но и та полностью исчезает за плотной пеленой…

Тем не менее, Марк чувствовал подспудную благодарность своему родителю за его мужественность, за то, что он любил мать, не обижал ее. Наверное, поэтому она и не вышла замуж, хотя женщины ее круга, оставшись вдовами, недолго хранили верность покойникам. А некоторые разводились и с живущими мужьями, снова выходя замуж по три-четыре раза. Такие поступки в Риме не осуждались, скорее, были привычными.

Здесь в Целии, поскольку прадед не признавал пользы общественных школ, началось домашнее обучение Марка.

Музыку ему преподавал греческий кифаред Андрон, с которым Марк учил еще и геометрию. Музыкант-геометр, что могло быть страннее? Но удивительные люди часто встречались любопытному мальчику. А может он один видел необычное в том, что остальные считали делом обыденным?

А еще Марк учился живописи у другого странного субъекта, тоже грека, Диогнета.

– Держи руку мягче, не напрягай кисть! – учил тот Марка. – Искусство подобно природе: расплывчатые штрихи заменяют четкие линии, пустое пространство заполнено внутренним воздухом. Отсюда и рождается тайна. Посмотри на скульптуры, укрытые тогами, столами или плащами. За мягкими складками угадывается человеческая плоть, живая душа, хотя и облеченная в мрамор. Это тайна оживления непостижимая и вечная, но мы, греки, все-таки предпочитаем обнаженное тело, с красотой которого ничто не может сравниться.

– А разве поэт Луцилий не осуждал наготу? – поинтересовался Марк, изучавший сатиры Луцилия с грамматиками.

– Нагота ничего не скрывает и в этом ее притягательность, – заключил Диогнет.

Марк во все глаза смотрел на наставника-грека, впитывал, слушал, наблюдал. Диогнет многому учил его. Он был не таким как грамматики Александр из Котиеи или Тит Прокул. Те заставляли читать литературу, заучивать отрывки из латинских и греческих авторов, произносить вслух пространные им самим сочиненные речи, а потом разбирать. Например, Марку пришлось придумывать текст выступления Катона перед Сенатом. Или некролог спартанскому царю Леониду, погибшему в сражении с персами.