Олег Красин - Солнечный ветер. Книга первая. В тени двух богов

Упражнения грамматиков будили воображение, казались Марку интересными, но Диогнет их высмеял.

Этот большой, лобастый, жилистый художник, вообще оказался великим скептиком. Марк подозревал, что в Греции Диогнет посещал школу киников 17 17 Киники (от греч. κύων – собака) – одна из греческих философских школ, последователей Сократа, проповедовавшая простоту, уход от условностей. и потому носил длинную нечесаную бороду, простой убогий плащ. Смеясь, он сам говаривал о себе, что живет подобно собаке и что свободен от обладания бесполезными вещами. «Я – истинный пес», – ухмылялся он.

От него Марк узнал, что доверять людям могут только сильные личности, герои, не боящиеся ничего, кроме богов. А потому, чем меньше доверяешь, тем становишься сильнее. Такой вот парадокс. Особенно нельзя полагаться на кудесников, на разного рода гадателей и вещателей, являющихся самыми настоящими шарлатанами, ибо они присвоили право предсказаний, принадлежащих лишь Паркам 18 18 Парки – римские богини судьбы. . «Их заклинаниям грош цена, – говорил о них жестко и насмешливо Диогнет, – их нужно гнать от себя, словно грязных и вонючих псов, чумных больных».

Узнав о давнем пристрастии Марка к разведению перепелов, свободный художник-философ безжалостно высмеял и это мальчишеское увлечение. Безобидные птички вызвали у него презрительный смех. «Философы, – нравоучительно заметил он, – не разводят птиц, они их едят».

Да, Диогнет учил его многому, помимо живописи. Из-за него Марк начал питаться одним лишь хлебом и спать на полу, на жестких шкурах, ведь через это прошел его учитель, так воспитывались настоящие эллины.

Наверное, увлечение киниками зашло слишком далеко. Как и все мальчики его возраста, Марк оказался чересчур доверчив и податлив чужому влиянию, он превратился в мягкую глину в руках греческого ваятеля. Хорошо, если бы они были достойными, благородными, но руки философа-киника? Истинного пса?

Нет, строгая и внимательная Домиция Луцилла не хотела, чтобы ее ребенок превратился в пса. В сенатора, в консула, в достойного сына Рима – это да. Но в пса – категорически нет! Влияние, которое оказывал Диогнет на Марка, показалось ей слишком агрессивным, преждевременным, и в итоге ненужным.

Она обратилась к Регину, признавшему ее доводы вполне справедливыми, и художника-философа отставили от обучения. Впрочем, Марк воспринял эту новость довольно спокойно. К тому времени он уже переболел юношеским увлечением бедностью, когда подлинный мир, природа выглядят антиподом патрицианской жизни и присущей ей роскоши, когда кажется, что в рациональной простоте заключается некий смысл, а материальная нищета не означает духовной бедности.

Однако философия пса Диогнета не пропала даром. Где-то в глубине души она прочно засела, томила, ставила непростые вопросы. Она, эта философия, могла стать противоядием от окружающей жизни. Подобно тому, как царь Боспора Митридат принимал яд в маленьких дозах, чтобы не быть отравленным, взгляды Диогнета могли избавить от ощущения тягот и несправедливостей бытия.

Но только не сейчас – мать все правильно решила. Когда-нибудь в будущем, возможно, он вспомнит о словах бунтаря.

Скучающий Адриан иногда посылал за Марком и того привозили в Тибур, на виллу возле Темпейской долины. Конечно, вместе с Домицией Луциллой. В юноше уже просыпалась мужественность: появились первый волоски на лице, пока едва заметным пушком, но на щеках вполне видимые. Начал грубеть голос, и юношеская альтовая звонкость уступала место взрослому мужскому басу. Руки и ноги стали наливаться силой, крепнуть, развиваться. Он бросал любопытные взгляды в сторону молоденьких девушек рабынь и вольноотпущенниц, что не укрылось от зоркого взора Адриана, который, впрочем, уловил и скрытный интерес Марка к мальчикам-рабам, а их в Тибуре было немало.

– Ты не так прост мой Вериссимус. – пристально глядит он на Марка, – Что ты чувствуешь, когда смотришь на них?

– На кого? – не понял Марк.

– На молодую плоть, на девушек, на мальчиков. Разве тебя не сводит с ума желание, и ты не хочешь стать обладателем этих тел? Взять их, безраздельно владеть? Я вижу, как в тебе бушуют страсти, но ты скрытен, Марк Анний Вер. Не сдерживайся, отпусти себя. Отпусти!

Последние слова Адриан произносит почти шепотом, наклонившись к уху Марка, и тот чувствует запах благовоний, которыми умащивали тело императора, аромат пестумских роз. Кажется, что-то щекочет ухо. Ах, да, это борода Адриана! Марк хочет отстраниться, но не смеет, ибо никто не знает, что может привести в ярость властителя Рима. Вдруг тот решит, что у него неприятно пахнет изо рта и Марк брезгует им? Или еще нечто подобное? Разум Адриана непредсказуем.