Иван Головня - Следы ведут в прошлое

Несмотря на утреннее время, в комнате довольно тепло, а после выпитого самогона и вовсе становится душно. Первым начинает потеть Сорочинский. Отдуваясь, он снимает свой пиджак и расстегивает ворот рубахи. Его примеру следуют остальные.

Сорочинский ощупывает приценивающимся взглядом крепкую шею и бугрящиеся под рубахой мышцы Голубя, смотрит на его кривой нос и спрашивает:

– Французской борьбой, случаем, не занимался?

– Было дело, – неохотно отвечает Грицко. – Одно время в цирке даже выступал… Пока в Виннице Иван Заикин не расплющил о помост мой нос, а заодно чуть было не оторвал руку.

– Тот бугай может! – понимающе усмехается Сорочинский. – Видел я его однажды. В Бережанске. Здоровый детина, ничего не скажешь.

Ветер принимается разливать по третьему разу. Голубь накрывает свой стакан ладонью и отрицательно мотает головой.

– Ну-у-у… – разочарованно тянет атаман. – А еще казаком называется, с Заикиным боролся… Нет! Так дело не пойдет! Пить – так всем вместе!

– Погибать – тоже вместе! – поддерживает своего командира Сорочинский. – Или ты не уважаешь нас? Так ты так и скажи!

– Ладно! Наливайте, – решительно взмахивает рукой Голубь. – Только тост теперь за мной. Пью за панов атаманов Сосницкого уезда! Слава! Слава! Слава!

Ветер и Сорочинский довольно ухмыляются, а Голубь подносит к губам стакан и залпом осушивает его до дна.

– Вот это по-нашему! Смотри-ка, атаман, – подмигивает Ветру Сорочинский, лицо которого покрылось уже алыми пятнами, – оказывается, и в Бережанске есть настоящие казаки!

– Казак – что надо! – Ветер снисходительно хлопает Грицка по спине. – Такого казарлюгу я с удовольствием взял бы в свой отряд. Как, пошел бы к атаману Ветру?

После третьего стакана языки развязываются окончательно. Разговор становится легким и непринужденным.

– Очень скоро, друзья мои, – старательно, без прежней поспешности пережевывая хлеб с колбасой, неторопливо говорит Голубь, – на Украине наступят новые времена. Ждать осталось считанные дни. Не сегодня завтра можно ожидать грандиозные события. Вся Европа сплотилась против красной заразы и готова немедленно выступить в крестовый поход против совдепии.

– Скорее бы уж начиналось! – икнув и вытерев тыльной стороной ладони жирный рот, хрипит Ветер. – Тогда уж я покажу этой задрипанной голоте и землю, и волю, и коммуну, и светлую жизнь. Ох, и покажу! Жрать они будут эту землю у меня…

– Да! Чуть было не забыл! – перебивает атамана Сорочинский. – Помнишь Гриценко и его жену из Выселок?

– Тех, что мы весной в собственной хате живьем зажарили?

– Их самых. Так вот. Объявилась дочка ихняя. Оксана. Тогда ее не оказалось дома… Снова в Выселках околачивается. Прислали из Сосницы секретарем сельсовета. Комсомолкой стала. Головы пацанам морочит – агитирует в комсомол поступать да комбед организовывать. Хату ей дали. Ту, что пустой стояла при въезде в село со стороны Сосницы. Очень укромное место, между прочим…

Сорочинский скалит в усмешке крупные зубы и довольно потирает руки.

– Ну что ж, придется и ей устроить «светлую жизнь», раз она так стремится к ней, – цедит сквозь зубы Ветер. – Пусть на том свете в коммунию агитирует.

– Вот именно! – поддакивает Сорочинский. – Поручишь это дело мне. – И, обращаясь уже к Голубю, продолжает, ухмыляясь: – Люблю, понимаешь, потолковать иногда с молодыми девушками о «светлой жизни». Очень любопытные беседы получаются.

Спустя какое-то время разговор возвращается к предстоящей поездке атамана в Бережанск, и Сорочинский, ни на кого не глядя, говорит неожиданно протрезвевшим голосом:

– Все это, конечно, хорошо – назначение и прочее… Но вот путешествие атамана в Бережанск… Не нравится мне все это. Сейчас брату нельзя доверять, а тут… Как-никак Роман Михайлович командир самого крупного отряда в уезде. И вот так… с бухты-барахты подвергать его жизнь опасности… Я не могу этого допустить.

Ветер перестает жевать луковичное перо и также вперивается в гостя немигающим взглядом мутных глаз. Голубь молчит и лишь блаженно усмехается. В его голове приятная легкость и пустота. Мысли перемешались, разбрелись какая куда, и тщетны все усилия собрать их в кучу.

Не дождавшись ответа, Сорочинский говорит далее, твердо и напористо:

– Словом, так. В город пойду раньше я. Мне необходимо, прежде чем туда пойдет Роман Михайлович, все увидеть и узнать самому. А для этого, Гриша, – Сорочинский доверительно заглядывает в глаза Голубю, – ты должен дать мне адрес и пароль. До двадцать пятого времени у нас еще достаточно. Так как?