Валерий Есенков - Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

И мог бы стать и задавить. Но опоздал. На одну ночь. Поздним вечером третьего сентября Баррас и ещё двое директоров объявляют себя самостоятельной Директорией, одним ударом отстранив от власти Карно и Бартелеми, вставших на сторону заговорщиков. Ожеро получает приказ занять своими войсками все подступы к Тюильри. Министр полиции закрывает все ворота Парижа, так что никто не может ни прийти на помощь, ни выехать из него. Командующему законодательной гвардией предлагают сложить оружие. Он отказывается и в пятом часу утра четвертого сентября посылает гонцов к Пишегрю и к председателям обеих палат.

Но заговорщики уже всё проиграли. Под натиском Ожеро законодательная гвардия складывает оружие. Пишегрю и Бартелеми арестованы. Карно удается бежать. Баррас бестрепетно приступает к арестам неугодных ему депутатов. Правда, аресты ведутся несколько странно. Баррас на всякий случай страхует себя, и многим удается бежать. Все-таки несколько десятков попадает в руки полиции. Натурально, никакого суда. Тишком загоняют их в глухие кареты и отправляют на сухую гильотину в Гвиану, где европейцы спустя год-другой гибнут от желтой лихорадки. Впрочем, кое-кому удается бежать и оттуда, кое-кому удается дождаться амнистии.

Заговор провалился. О конституционной монархии можно и нужно, по крайней мере на время, забыть. Пьер Огюстен на время и забывает. Никакого отчаяния. У него не опускаются руки. Он становится мудрым на старости лет. В политике выбирают не между хорошим и лучшим, а между возможным и невозможным. Он только пристальней смотрит и строже оценивает соотношение сил.

И что он видит? Он видит, что Франция, как и он, стоит перед выбором: либо безобразие, воровство и безвластие демократии, либо военная диктатура. Он выбирает военную диктатуру. Чуть ли не первым. К тому же отыскать диктатора очень легко. Им может быть только генерал Бонапарта, в Италии показавший себя отличным организатором, талантливым полководцем, самостоятельным и умным политиком.

Итак, Бонапарт. Решение принято – следует действовать. Пьер Огюстен сочиняет плохонькие стишки и пересылает их генералу, предварив:

«Шуточное послание старика, который сожалеет, что не встретился с ним…»

Ну, Бонапарт глух к поэзии, одинаково плохой и хорошей, абсолютно не разбирается в людях, только в военных, и предпочитает держаться подальше от стариков. Для него этот старик всего лишь автор двух бунтарских комедий и одной порядочной драмы. Будь его воля, он бы этого автора давно куда-нибудь посадил. И он отвечает презрительным и глубоким молчанием.

Только от Пьера Огюстена так легко не отделаешься. Он внимательно следит за переговорами в Кампо-Формио. Ему нравится подписанный там договор, по которому его любимая Франция получает громадные преимущества. Он находит естественным, что парижане приветствуют победоносного генерала, может быть, более горячо, чем Моро, Пишегрю или Гоша. В чем нуждается теперь генерал? Он возвратился очень, очень богатым. Следовательно, генералу нужен дворец.

Неизвестно, в самом ли деле он собирается продавать свой дворец на улице Сент-Антуан. По-моему, нет. Мало того, что это гордость его, вершина и символ его достижений. В парке, который окружает дворец, имеется уголок. Там бюсты и статуи великих людей. Там лежит простой, обвитый зеленью камень. На камне выбита надпись. Что-то вроде послания, уже не только к посетителям, но и к потомкам. И завещание тоже составлено. Его бренное тело должно лежать в его парке. Разве можно собственную могилу продать? Он и не предлагает дворец никому. Может быть, даже знает, что Бонапарт не купит его. И не надо. Пусть зайдет посмотреть. Он покажет парк и дворец, подведет его к бюстам и статуям. Они познакомятся, разговорятся. Только это и нужно ему. И он отправляет предложение через генерала Дезе:

«Гражданин генерал, сельская усадьба в центре Парижа, единственная в своем роде, выстроенная с голландской простотой и афинской чистотой стиля, предлагается вам её владельцем.

Если бы в своем огорчении от продажи дома, выстроенного в более счастливые для его хозяина времена, этот последний мог бы чем-то утешиться, то лишь сознанием, что сей дом пришелся по вкусу человеку, столь же удивительному, сколь скромному, которому он имеет удовольствие его предложить. Не говорите, генерал, нет прежде, чем не осмотрите изумительную усадьбу. Возможно, она в своем, радужном уединении покажется Вам достойной питать порой высокие Ваши раздумья…»