Валерий Есенков - Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

«Вчера я был на банкете, воспоминание о котором долго не изгладится из моей памяти, столь избранное общество собрал генерал Матьё Дюма за столом у своего брата. В былые времена, когда мне доводилось обедать у государственных сановников меня неизменно шокировало это сборище разномастных людей, которым одно только их происхождение позволяло быть среди приглашенных. Аристократические дурни, высокопоставленные тупицы, люди, кичащиеся своим богатством, манерные щеголи, кокетки и т. д. Если не Ноев ковчег, то по меньшей мере скопище сброда. Вчера же среди двадцати четырех сотрапезников я не видел ни одного, кто не занимал бы своего поста в силу высоких личных достоинств. Это был, если можно так выразиться, великолепный экстракт Французской республики, и я молча глядел на них всех, воздавая каждому по заслугам, поднявшим его так высоко…»

Что ж, приятные люди. Воплощение его закоренелых идей о превосходстве личных достоинств над привилегией рождений и титулов. Все сплошь как две капли воды похожи на его Фигаро: неглупые, энергичные, самостоятельно мыслящие. Ни одного аристократического дурня. Ни одной высокопоставленной тупицы. Содержательная беседа. Хорошо подобранные вина. Изысканные блюда. Сплошные удовольствия ума и желудка. Так и ждешь шумных тостов, громких приветствий, обвала анекдотов, острот, которыми не может не сопровождаться всякий хороший, тем более французский обед. И вдруг, завершая письмо, Пьер Огюстен говорит о другом:

«Обед был поучительным, отнюдь не шумным, весьма милым и, наконец, таким, какого я не припомню во всю мою жизнь…»

Поучительным? Но чем? Только тем, что за столом сидят люди, пробившие себе дорогу своими талантами? Милым? Разве так говорят о ненасытном обжорстве? Не припомнит во всю его жизнь? Да разве он никогда не обедал с такими выдающимися людьми, как Пари дю Верне, Шуазель, лорд-мэр Лондона и английские вожди оппозиции? Тем более, что среди обедающих в тот удивительный вечер, при самой снисходительной оценке, не обнаруживается ни одного не то что бы выдающегося, а просто большого ума.

И уж совсем непонятно, отчего после такого поучительного, милого во всех отношениях обеда, плавно перешедшего в ужин, он во второй раз в своей жизни теряет сознание?

Странно всё это. Ещё странней то, что время обеда выбирается знаменательное. Прямо надо сказать, роковое, переломное время. Именно в эти недели и месяцы решается судьба Французской республики. Больше того, решается будущность Франции. И решается не на год, не на два. Наступает тот редчайший миг исторической жизни, когда всё во Франции и в Европе может пойти по-другому, без Бонапарта, без наполеоновских войн, без десяти миллионов погибших, без братских могил, без Бородина и пожара Москвы.

Только что, в марте-апреле, проходят очередные выборы в Законодательный корпус. Треть его депутатов, сплошь республиканцы, уходит. На их место приходит новая треть. И что же это за треть? Из двухсот шестнадцати республиканцев возвращаются только одиннадцать. Все остальные принадлежат к монархистам. Одни скрытые, другие открытые. Одни умеренные, другие непримиримые. Умеренные требуют возвращения короля, но при условии, если он признает достижения революции и новую конституцию. По их мнению, Франция должна стать конституционной монархией, как считает и Пьер Огюстен. Непримиримые хотят, чтобы монархия возвратилась в полном объеме, со старыми порядками и не урезанными правами.

Но умеренных – большинство. И эти умеренные имеют возможность простым голосованием в Совете пятисот и в Совете старейшин сместить Барраса и его шайку и призвать Людовика ХV111, если тот, разумеется, согласится признать современную Францию, а не возвращаться назад. Что нужно им для успеха? Как всегда, им необходимо привлечь на свою сторону армию и ведущих министров. Без них никакого дела не сделаешь. Это известно всем. Лучше всего, разумеется, Пьеру Огюстену Карону де Бомарше, который участвовал в такого рода делах и во Франции, и в Англии и в Америке.

И за тем столом собираются вовсе не первые гурманы Директории, как их походя именуют биографы. За тем столом собираются заговорщики.

Матьё Дюма, член Совета старейшин, «это имя ныне не нуждается уже в прославлении», как рекомендует его дочери Пьер Огюстен, входит в группу умеренных монархистов. Пасторе, «красноречивый, отважный защитник принципов в Совете пятисот», в их числе. Буасси д’Англа, «честь переизбрания которого оспаривалась двадцатью четырьмя департаментами, и недавно вновь переизбранный», состоит в тайной переписке с посредниками, которые представляют претендента на французский престол. А далее кто? «Крупнейший юрисконсульт Совета пятисот». «Один из сильнейших людей в Совете старейшин». «Член Совета старейшин, один из самых красноречивых заступников обездоленных». «Член Совета старейшин, одна из опор конституции в борьбе против анархистов». «Красноречивый, отважный защитник принципов в Совете пятисот». «Член Совета пятисот, защитник колоний от всех узурпаторов». «Член Совета Старейшин; это имя ныне уже не нуждается в прославлении». «Опора конституции, как и все его друзья в Совете старейшин». «Член Совета старейшин, мужественное красноречие которого неоднократно предотвращало черные замыслы внутренних врагов и от которого завтра ждут доклада, направленного против клеветы и злоупотреблений, неизбежных при свободе печати».