Марк Юдалевич - Голубая дама

— Для чего и пытались захватить в свои руки правление, — возразил граф. — Властолюбцы!

— Властолюбцы эти, — ответил Юрий Тимофеевич, — если хотите знать правду, поначалу и не помышляли о власти.

— О чем же они помышляли? — снова не согласился граф. — О чем, если князь Сергей Петрович Трубецкой и во сне видел себя диктатором?

— Так это же был вынужденный шаг! — Юрий Тимофеевич вскочил и заходил по комнате.

Граф сызнова чуть приподнял брови. Его, как видно, шокировала такая невоздержанность.

— Если вы русскую историю знаете, — спокойно сказал он, — должны ведать, что Трубецкие с давних лет властолюбцы. Князь Дмитрий еще в начале семнадцатого века на русский престол метил, князь Алексей Трубецкой, человек на диво пробивчивый, выпросил титул хоть маленького, да державца, — «державца Трубчевского». Князь Никита в самую наволочь между двумя великими царствованиями, между Петром и Екатериной, исхитрялся, как лукавейший политик, высокие посты занимать.

Забавна в эти минуты была Аврора: она поглядывала на Юрия Тимофеевича с открытым торжеством полководца, одержавшего победу.

Но господин Зарицын победы за поручиком не признал.

— Ценю ваши глубочайшие познания, граф, — желчно заявил он. — Однако не могу не заметить, что познания людям иного сорта идут во вред.

Граф совладал с собой. Только во всем его облике я почуяла злую решимость.

В висках у меня тревожно застучало. Дуэлянт, видно, избрал для себя новую жертву.

— Стоит ли учить историю, — продолжал Зарицын, — чтобы взвалить на потомков грехи предков! Несчастно то общество, в котором восторжествуют такие воззрения.

— Бедное наше общество! — иронически заметил граф.

— Но ведь, наверное, даже и вы согласитесь, — парировал Зарицын, — что оно нуждается в исправлении.

Граф с усмешкой посмотрел на Зарицына.

Юрий Тимофеевич отвечал тем же.

— Вот эти люди, — сказал он, — и не могли мириться со светским болванизмом, пустопорожностью, бездушием.

Но тут же, оторвав глаза от графа, он заговорил о другом. Заговорил, кажется, никого не видя и не слыша. Юрий Тимофеевич утверждал: люди 14 декабря выступили против тяжкого состояния народа нашего, каковой в битвах с супостатами выказал себя Ильей Муромцем.

— Вы отважились оскорбить их трусливыми, — обратился он к графу. — Знаете ли вы, что повешенному полковнику Пестелю была при Бородино пожалована золотая шпага с надписью «За храбрость». Такую же шпагу да еще целый иконостас орденов имел «трусливый» Василий Давыдов. «Трусливый» Михаил Орлов, начав войну поручиком, закончил ее генерал-майором. Брал Париж и по поручению союзников сочинил и подписал условия капитуляции французской столицы. Иван Якушкин… Да что толковать! Если бы они, эти люди, тогда уже состояли в обществе, то в поверженном Париже они бы могли устроить свое собрание. Там пребывало их не менее половины.

Юрий Тимофеевич все ходил по комнате. Резко, неожиданно поворачивался, останавливался, сызнова начинал ходить. Лицо его отражало такое волнение, что мне было боязно за него.

— Вы… — он кинул на графа уничтожающий взгляд. — Вы изволили именовать их ничтожными. Эти ничтожества явили диковинное величие духа. Они сумели для блага России пожертвовать благом собственным. На это способен далеко не каждый.

Речь Зарицына, казалось, поразила даже Аврору. Во всяком разе на лице ее явилось выражение внимания.

— Хорошо, — не сдавался, однако, граф. — Если вы почитаете их правыми, почему же не оказались с ними на Сенатской.

— И оказался бы! — не задумываясь, ответил Юрий. — Если бы не учился в то время в Дерпте. Оказался бы! Ибо находиться в рядах этих людей огромная честь для каждого.

Зарицын замолчал так же внезапно, как начал этот слишком горячий для светского общества разговор. Он и сам, видно, задивился своему порыву и растерянно, озадаченно огляделся вокруг. Однако Броницкий не унимался.

— Госпожа история любит парадоксы, — задумчиво заметил граф. — Но я полагаю, все эти общества, конституции, революции — явления наносные, чужеземные. Уместно ли нам у французов, каких мы бивали, учиться. Меня, к примеру, восхищает поступок великой княжны русской Екатерины Павловны, сестры императора Александра, которая, когда к ней сватался сам Наполеон Бонапарт, заявила: «Скорее пойду замуж за последнего русского истопника, чем за этого корсиканца».

Чувствуя, что спор назревает снова, я заявила:

— Ну, мне пора. Юрий Тимофеевич, не откажетесь меня проводить?