Тамара Ла - В плену времени – 2. Повести

Никогда еще она не чувствовала себя и всего окружающего с такой силой!

Земля и небо разъяли ее а части и требовательно втягивали ее в себя – так, разорванный спелый плод пожирает медведь, сухую ветку с треском сжигает огонь… Все переворачивалось и менялось мгновенно… Ночь, день, луна, солнце – все это она сама… Живое дерево притягивало ее к себе и, помогая освобождаться, неслось, раскачиваясь вместе с ней в горячем радостном вихре все поглощавшего движения… Сопротивляясь, окружающий мир отталкивал ее, и тут же с новой силой втягивал в себя, мгновенно выворачивая наизнанку. Звуки и ощущения, которые она всегда предчувствовала, но еще никогда не слышала и не ощущала наяву, теперь свободно-легко врывались в нее… Неистово поющее течение Бытия вливалось в нее со страшной, все увеличивающейся силой водопада – сминая, уничтожая… Изнемогая от борьбы с предсмертным ужасом, она на мгновение вырвалась из уносившего ее вихря, и вокруг нее и ней самой все стихло, как свивающийся в кольца шепот… Снова сверкнули звезды сквозь ветви дуба, а горячие костры полыхали вокруг нее на поляне… но сразу возникла грозная уверенность, что отрава уже вселилась в ее тело, что она стала ее кровью, что сейчас на нее вновь накинется неистовый, бредовый, головокружительный вихрь уничтожения…

Последняя дрожь ужаса и восторга охватывали ее на самом краю падения. И вот Неистовый Зов, пронесся по всему миру и коснулся ее… Со страшной кидающейся быстротой зверя она рванулась к нему в и уже не помнила как, легко разорвав все узы, душа покинула ее и унеслась в мир, приняла в себя все существующие виды и образы. Вихрь безумия или предельно осознанная жизнь заполнили ее. Невероятно уродливый и немыслимо красивый, неиссякаемо искаженный и пронзительно отчетливый мир принял ее в себя…

Граница была перейдена. Посвящение – только начало пути. Дальше каждая посвященная шла своим особым путем преобразования и изменения. Раз за разом видения земных и неземных миров начали открываться Медее. Все больше исчезала грань между ними и ее сознанием. Все ее видения полны неведомых явлений, часто невыразимых словами. Она рассказывала про них Дите. Та слушала ее молча, с тусклыми неподвижными глазами слепой. Но однажды заметила:

– Ты ни разу не видела себя в будущем. Ты не хочешь видеть свою жизнь и смерть.

Медея повела статными плечами, полная пренебрежения к концу, предстоящему ей и ее близким.

– Да, мать моя, мне незачем спрашивать Богиню о том, что и так известно! Ведь я знаю: от рождения до смерти – один шаг.

Медея вышла из пещеры, а Дита – чуткая и неподвижная – осталась сидеть в знойной тишине дня и ровном шуме набегающих на берег волн.

Медея всегда знала – Великая Мать дает жизнь, поэтому она имеет право забрать ее обратно у своего творения. И все же лучше иметь двух-трех детей, и, когда пришло время новых родов, Медея вновь разыскала среди своих вещей деревянную статуэтку, сжала ее в руках, – стискивая зубы, в корчах страданий распростертая в полутьме на земляном полу комнаты.

Освободившись от последа, завернула его в листья лопуха и положила под скамью, чтобы потом зарыть в мать сыру-землю.

Подползла к полосе света из окна, рассматривая и обнюхивая мокрого, покряхтывающего и попискивающего младенца. Чтобы покормить прижала живой комочек к своему голому, тоже влажному от пота и крови, еще не успокоенному телу.

Несколько дней в темноте комнаты отлеживалась в травяных настоях ванн, приводя в порядок тело, возвращая покой душе.

Через год родила еще ребенка. У нее и Ясона стало трое сыновей.

К маленьким детям Медея ласкова, возилась с ними, будто с игривыми зверьками, но от подрастающих сыновей – старшему исполнилось шесть лет – начала отдаляться, передавая на воспитание Ясону и слугам. Он как-то увидел: она стоит, держа на руках двух младших детей, и пристально разглядывает их тельца и лица. Ясон заметил: после этого она стала более спокойно держаться с детьми, будто разглядела нечто в их будущей жизни. У него не хватило смелости и желания спросить: что именно? Ее духовная сила порой пугала его. И это ее пристрастие к ночным экстазам, требующим дикого напряжения и священного безумия…

Однажды Ясон спросил, зачем ей нужно служение Великой Матери. Поутру вернувшись с ночных обрядов, Медея лежала, раскинув руки и ноги, отдыхая. Она протянула перед собой обнаженные руки и, знакомым ему жестом поглаживала их ладонями от локтей к запястьям. Засмеялась легким свободным смехом – смесь силы и грусти в этом смехе – а затем уверенно сказала: