Галина Колесник - Твердь. Альтернативный взгляд на историю средних веков

И вновь, опуская сумеречный взгляд к написанному, продолжал, – «Мало того, что Эрвин самозванец, без роду и племени, так он ещё нечестивец и прелюбодей, нагло лишивший меня святого права на отцовство! И Говард, которого я всегда считал своим единственным сыном и наследником, мой Говард, – ни что иное, как плод греховной связи бесстыжего „братца“ и моей Мины!»

«Ах, Мина, Мина!» – горько молвил он, качая головой, и глаза его наполнились слезами. И, отирая их, Гедерик уже снова перечитывал самое начало текста.

«Да!» – вдруг торжественно-зловеще вскричал совершенно прозревший барон, – «Что уж говорить о Мине, если моя мать, которую я любил безумно, и почти боготворил, – моя мать оказалась самой обыкновенной шлюхой!»

Но образ легкомысленной потаскушки, в коем он, вспоминая, старался представить её, никак не вязался с божественно-прекрасным ликом Дельфийской гречанки Пенелопы. И его отец, тогда ещё совсем юный Карл фон Хепберн, ради этой «заморской» красавицы, пошёл против родительской воли, – разом разорвав и помолвку, и добрые, дружеские связи с древним и благородным сакским родом. И уже сосватанная за него, белокурая недотрога Хельга фон дель Браун, надолго засиделась в «старых девах»…

«Итак!» – решительно свёртывая бумаги, изрёк Гедерик, – «Всё изложенное здесь, неоспоримо доказывает то, что единственный Хепберн, настоящий Хепберн из нас троих, это, безусловно, – я, и только, – я!»

И он, надменно вздёрнув подбородок, окинул притихшего Бартоломео породистым, королевским взглядом.

«А этих двух самозванцев, – Эрвина, и его мальчишку», – безапелляционно заключил барон, упиваясь собственным всесилием, – «Я завтра же выкину вон из замка!»

«Или нет!» – тут же отверг Гедерик собственное решение, – «Для них этого будет слишком мало! Тюрьма или плаха, – вот, что меня действительно утешит!»

«Да!» – повторил он мстительно и веско, – «Тюрьма или Плаха!»

И внезапно, будто обессилев от бремени новых забот, барон погрузился в тягостное раздумие. Некоторое время его лицо оставалось холодным и неподвижным, разве, только, бескрыло билась голубая жилка на виске, да едва трепетали полуприкрытые веки, выдавая некое, скрытое метание души. И, не то, чтобы, её скаредность, а, скорей, неспособность жертвенно расстаться с тем, единственно-дорогим, что у него было, – ради благой цели. Но, единственно-дорогое, уже обдуманно и прозаично делилось на три, соразмерно объёмистому кошельку Великого Магистратуса Балька, и, кроваво-чёрному, как адова пропасть карману горбатого Цвикского палача Зуля…

Озадаченный долгим затишьем, Бартоломео приподнялся с кресел, и негромко кашлянул, напоминая Гедерику о себе. Больной дёрнул щекой, шумно вздохнул, и, нащупав незрячим, мутноватым взором обеспокоенное лицо ночного гостя, – поманил к себе.

«Утоли моё любопытство», – молвил барон, и глаза его приобрели прежнюю осмысленность, – «Ведь после всего, что я здесь узнал», – он подбородком указал на прочитанный свиток, – «Пора бы тебе назвать и имя моего „благодетеля“?!»

Италиец задумчиво свёл брови к переносице, давая понять Гедерику, что пытается вспомнить и это досадное упущение.

«Имя! Имя!» – почти стонал больной, раздражаясь молчанием собеседника.

«Кайвель Хетч», – наконец отозвался Бартоломео, суеверно оглядываясь на дверь, и добавил едва слышно, – «Чёрный Магистр…»

«Дальше! Дальше!» – нетерпеливо размахивая зажатыми в кулаке бумагами, старался разогнать памятный «туман» в голове италийца барон, – «Кто он такой?»

«О! Это был необыкновенный человек», – негромко продолжил гость, – «К его услугам прибегали не только простые смертные, а также многие высокородные господа. Были и особы королевских кровей», – здесь он снова понизил голос до шёпота, – «Но всё это делалось тайно, и держалось в тайне…»

«Сдаётся мне», – перебил его, озарённый внезапной догадкой барон, – «Что это тот самый, Сакский Мерлин, о котором мне, как- то, приходилось слышать, и слышать довольно лестное. Не так ли?»

Италиец кивнул, подтверждая мысль Гедерика, и далее говорил уже сам.

«Известно и то, что был наделён Сакский Колдун силой, данной ему от Самого…», – Бартоломео вдруг, как-то странно дёрнул головой и, прислушиваясь к себе, принялся с ожесточением растирать ребром ладони напряжённую шею.

Гедерик ждал.

«Сношение с духами умерших, проникновение в души живых, через третье, или четвёртое лицо, и многое другое…», – сумеречный и глухой голос италийца, словно читал поминальную молитву.