Галина Колесник - Твердь. Альтернативный взгляд на историю средних веков

И Говард смеялся, вспоминая.

А тем временем конюх Курт уже подходил к ним, – совсем, совсем седой, и, принимая лошадей, ворчал как всегда, больше для вида, что, – «Ну, наконец! Наконец-то! Ведь сколько уж можно по чужим-то, по краям! Заждались! Заждались!»

И всё шли и шли, торопливо поспешая, словно боясь опоздать, другие, – знакомые, и незнакомые, узнаваемые, и не очень.…И смеялись, и плакали, и дружески хлопали по плечу Зигфрида, и почтительно целовали руку у Говарда.

Заливались лаем борзые! Ржали встревоженные лошади! И носился, вереща по двору, ловко увёртываясь от истопника и кухаря Генриха, – мужа Мадлены, розовый упитанный поросёнок!

Но уже несли на кухонный двор вниз головами жирных, кведлинских кур, целое решето свежих яиц, в прилипших пёрышках пуха, и большой кувшин топлёного молока, и нежный, – розово-жёлтый творог в миске, и янтарный кусок только что сбитого масла, и целую кринку сметаны…

И Зигфрид, протестующее, громким, «умирающим» голосом жалобно кричал, обращаясь сразу ко всем, что, – «Если вдруг, сейчас мимо него пронесут, не приведи, Господи, – швабские колбаски, или рулет со шкварками, – то он за себя не отвечает!» Но Мадлена погрозила ему пальцем, и потребовала, чтобы он прекратил ныть, потому, что всё, «это», – привезли ещё вчера. И Зигфрид, молитвенно сложив на груди руки, возвёл к Небу почти благодарные глаза!

А, между тем, первая волна радости схлынула, и все взоры оборотились к распахнутому парадному, где уже неспешно и торжественно спускался с широких ступеней, высокий, смуглолицый брюнет, в чёрном с серебром, с благородной сединой на висках, и мятежными глазами цвета кипящей смолы. На два шага позади него шествовал и другой, – помоложе, и одетый попроще. Роста небольшого, коренастый и широкоплечий. И был он тоже волосом тёмен, и глазами горяч.

И люди, расступаясь, почтительно склоняли головы перед первым, и дружески, хотя и несколько настороженно, улыбались второму.

Неугомонный Зигфрид, толкнув в бок друга, тихо, но с некоторым восхищением в голосе молвил, – «Да это же дядя Эрвин! Каков, а?! И годы его не берут!»

Но Говард уже не слышал восторженных реплик Зигфрида. Затаив дыхание, он не сводил счастливых, блестящих глаз с подходящего к нему Эрвина.

И внезапно всё стихло. Лишь только было слышно позвякивание уздечек закрытых в конюшне лошадей. Как вдруг, в толпе прокатился изумлённый ропот, но Альберт гневно глянул через плечо, – и вмиг воцарилась тишина.

И тут только Говард с беспокойством отметил, что у него предательски дрожат колени, готовые в любой момент подломиться, и нехорошо шумит в голове, и давит, давит на виски, и что-то с глазами…

Эрвин увидел, как внезапно побледнел юный Хепберн и, метнувшись к племяннику, успел в последний момент, подхватив его, уже оседающего, в крепкие, мужские объятия. И подал глазами знак верному Альберту. И тот, повелительно закричал дворне и прислуге, – чтобы расходились.

Мадлена первая утащила на кухню голодного Зигфрида, пообещав ему по пути и швабские колбаски, и кусок яблочного струделя. Люди возвращались по своим местам. И снова стало тихо.

А Эрвин всё так же стоял посреди опустевшего двора, прижимая к своей широкой груди, приходящего в себя Говарда. По его лицу катились слёзы, а он ласково и нежно гладил дрожащей рукой, как когда- то, много лет тому назад, чёрные локоны Сына и,…Любимой.

А потом, слегка оттолкнул его, придерживая за плечи, чтобы ещё раз полюбоваться им и,…собой, – отразившись в нём, как в речном зеркале, и вдруг увидел, что и лицо племянника мокро от слёз.

«Идём же», – молвил тяжко Эрвин, – «Твой отец болен, и ждёт тебя…»

…………………………………………………………………………………………..

Гедерик, лёжа в своей постели, успел пережить, доносившийся со двора, словно из другого мира, и праздничный гомон голосов, приветствующих его сына, и, наступившую после всего, этого, – тишину.…А Говард всё не шёл.

И он, кипя от возмущения, уже было, протянул руку к висящему у его изголовья колокольчику, – как, вдруг, дверь распахнулась, метнулся огонь в камине, и ветер, пронёсшись по комнате, вскочил на подоконник, – и был таков!

Гедерик вздрогнул и обернулся.

Кто- то очень молодой, высокий и широкоплечий, с ликом Дельфийского божества, стремительно шагнул к его постели, и чёрная грива густых, непокорных волос взметнулась над высоким, алебастровым лбом!

«Отец», – тихо молвил юный бог, и преклонил колени…