Меган Ченс - Великолепные руины

«Сплетням и скандалам (в частности, о городских политиках и иногородних гостях) не место в котильоне». Такое не раз пришлось повторить Неду Гринуэю…

Шампанское тоже почтило своим присутствием это мероприятие и сыграло немаловажную роль в манере декламации мисс Ханной Брукнер – «маленькой сиротки Энни». Особенно мисс Брукнер вдохновилась им на строфе «Гоблины вас сцапают, уволокут и схряпают, а потому вы слушайтесь и будьте начеку!».

Я прыснула со смеха.

– Что? – спросила Голди. – Я что-то пропустила? О нашем приеме там сказано?

– Нет, меня рассмешил этот абзац о «маленькой сиротке Энни». Она действительно декламировала этот стих на балу?

Кузина бросила на меня странный взгляд:

– Этот колумнист просто умничает. Поэтому его колонки самые лучшие.

– Ты хочешь сказать, что на самом деле этого не было?

– Да нет! Я уверена, что все так и было. Ханна придет в ярость, потому что он всем дал понять, что она напилась, а ее отец, без сомнения, затребует извинения. Мистер Бандерсмитч всегда подбирается слишком близко к непозволительному. Вот почему его все читают. Рано или поздно «Вестник» его уволит. Ну, а что про нас? Мы там где-нибудь упомянуты?

– В этой колонке ничего нет, Голди. Но ведь газета вчерашняя. Наверное, он просто не успел еще написать новую статью.

Кузина поразмыслила.

– Пожалуй, ты права, – согласилась она и поправила шляпу перед роскошным зеркалом в фойе. – Да, ты, конечно, права!

Мы подошли к ожидавшей нас карете. Я взобралась внутрь, а Голди велела кучеру отвезти нас в «Эмпориум». Мы тронулись, и мне впервые представилась реальная возможность рассмотреть город, которому предстояло стать моим домом.

Под натиском солнца утренний туман расползся по щелям. Накануне, когда я приехала, туман был слишком плотным, чтобы в нем можно было различить хоть что-то, кроме призрачных теней разных строений. Меня, конечно, поразило, что карета ехала не по разбитым ухабистым колеям, а по булыжным мостовым. Но даже узнав, какие особняки тут имелись, я затруднялась выбросить из головы яркие впечатления, почерпнутые из журналов, которыми обменивались женщины в пансионе. Из рассказов Брета Гарта о бивачных кострах и шахтерских городках.

С вершины холма мы быстро въехали в район деревянных построек с необычным декором. Вывески и витрины лавок пестрели китайскими письменами; женщины несли тюки и корзины с продуктами от лотков, сплошными рядами обрамлявших узкие улочки, на которых играли ребятишки и толклись мужчины с косичками, как у Ау, – все в башмаках на плоской подошве, темных туниках и шароварах, со шляпами на головах.

– Чайнатаун, – коротко пояснила мне Голди. Ничего подобного я раньше не видела, и любопытство подвигло меня дотошно разглядывать всех и все, но потом мне вспомнились слова кузины о тонгах. А Голди после паузы продолжила:

– Здесь абсолютно безопасно в дневное время, но ночью сюда лучше не заходить.

Так же быстро, как мы заехали в Чайнатаун, мы из него выехали. Деревянные лачуги сменились домами с эркерами и безвкусным, пряничным декором. Мы оказались в деловой части города. Провода, тянувшиеся от многочисленных телефонных и телеграфных столбов, нависали паутиной над тротуарами; многоголовые газовые фонари высились над грязными улицами, утопавшими в нечистотах и навозе, напоминая мне о доме. Толпы торговцев-разносчиков и телеги безмятежно игнорировали кареты, фургоны и автомобили, и люди чудом избегали несчастья, проносясь мимо по канатной дороге, устроенной посередине улицы. Мужчина с дюжиной мертвых кроликов и десятком птиц, подвешенных к его ремню, настырно призывал: «Дикие кролики! Утки! Закупайтесь у меня свежей дичью!»

Это был не Нью-Йорк, но и здесь ощущалась та же характерная городская пульсация, отражавшаяся от земли и отдававшаяся в моем сердце. Пульсация, порожденная громыханием железных ободов по брусчатке, лязгом фуникулеров, болтовней сбившихся в кучки людей, лаем бродячих собак, предупредительными возгласами велосипедистов, вилявших из стороны в сторону стремительнее мух, и настырными зазывными выкриками газетчиков. И все же имелось в этом городе нечто, мне совершенно незнакомое. И дело было не только в запахе моря, висевшем в воздухе вместо зеленой гнили маслянистых рек. И не в улицах – настолько крутых, что все замирали на полпути, чтобы перевести дух. Сан-Франциско поражал своей устремленностью к расширению и жаждой перемен. Он вызывал тревожное беспокойство и одновременно восхищал. И во мне тоже что-то всколыхнулось и забурлило. Быть может, трепет перед жизнью с нового листа?