Андрей Шаповалов - Предсказание на меди

26–27 апреля 1800 г.

Разговор с генералом, его внимание, заслуженное, но все равно – внезапное, доверие, новое поручение, тайна за ним скрывающаяся, а главное – новые возможности проявить себя – все это чрезвычайно волновало Петра. Вечером, когда они с Гаврилой поминали отца, Петр отвлекся, и как-то забыл об этом. Было о чем думать и говорить, ведь не виделись, почитай, два года. За воспоминаниями и рассказами они с братом засиделись далеко за полночь. Спать улеглись поздно. Гаврила изрядно набрался и заснул, как только коснулся головой подушки. Петр улегся на узкую походную кровать, установленную для него в комнате брата, но заснуть не смог. Длинный день, радость возвращения в Барнаул, встреча с братом, беседа с главным управляющим, новое поручение, загадка – все это мгновенно смешалось у него в голове и пустилось вскачь, приведя мозг в такое возбуждение, что тот просто отказывался засыпать. Даже хмель – и тот прошел. Да что там говорить, пил Петр немного, он еще с молодости, со студенчества, знал, как реагирует его организм на вино, и с тех пор старался не злоупотреблять. Он слушал в темноте тихий носовой присвист спящего Гаврюхи, уютное потрескивание дров в печи, а сам все возвращался мыслью к делу о воровской монетной чеканке, выдумывал, как лучше подойти к тайному расследованию. Мысли его немного путались и скакали от предстоящего разговора с Егором до получения заслуженной награды за поимку преступников. Возбуждение нарастало, сна не было ни в одном глазу… Проворочавшись всю ночь, заснул он уже под утро тревожным, прерывистым сном, с видениями о Ниже-Сузунском заводе, о бешенной конной погоне и еще о чем-то, что не запомнилось, но волновало и держало в напряжении.

Он проснулся как всегда рано, но брат опередил его, тихо передвигаясь по комнате, старясь не разбудить. Глядя в полутьме комнаты на младшего брата, Петр подумал, что вот его, Гаврюху, тревожные сны не беспокоят. Тихий он, не только сейчас, а вообще тихий: медленный в жизни и карьере, ни к чему особенно не стремящийся, живущий спокойно и умиротворенно, как будто, не бьет в нем ключом молодая кровь, а тихо плывет как у старика. Он, кажется, всегда таким был. Эх, и обижали они с Пашкой его! Да, может, и было за что… К учебе он оказался неспособным, горным делом тоже не особенно интересовался, да и жалели его родители – младшенький все ж. Его и в работу поздно отдали, а когда выяснилось, что на руднике ему в тягость, отец помог в военную службу поступить, и в Барнаул его за собой увез, чтобы приглядывать. Его полностью устраивала однообразная караульная служба: строевой шаг, наряды, разводы. Да, с солдатами он управлялся мастерски, и форма ему была к лицу, оружие он любил. В этом, видимо, оказалось его призвание… Уже здесь, в Барнауле, Гаврила вдруг самостоятельность проявил: как только офицерский чин получил, ушел от отца жить в казенные квартиры и зажил отдельной, практически казарменной жизнью. Наверное, это Павел его вразумил. Сам-то Пашка гордый, еще с детства не хотел, чтобы его за отцовские заслуги привечали. Когда из Санкт-Петербурга с учебы вернулся, просился, чтобы в Змеиногорский рудник под начало отца не отправляли, но видимо отец настоял. Из-за этого и не сложилось у них с отцом, не хотел Пашка-гордец быть вечно сыном Козьмы Дмитриевича, не хотел, чтобы за спиной шептались, что по папенькиной протекции он назначения и чины получает. Из-за этого и с отцом ссорился, из-за этого и на Урал уехал – сам, без отцовой помощи, судьбу свою вершить. Такие вот разные у него братья, и видятся редко, а все одно – родные люди, а сейчас, когда отца не стало, так ближе них ведь вообще никого… Петр Гаврилу хоть и понимал, все же слегка жалел. Пашкина гордость и стремление самостоятельную карьеру делать, да и в ней вершин не менее отцовских достичь, были ему ближе. Он ведь и сам такой же. Не зря ведь в столице, почитай, десять лет обучался, не зря любую работу с задором и смекалкой делал, не зря его генералы привечают и ответственные поручения дают, а теперь, вот, еще и тайные…

Наскоро позавтракав и уговорившись с братом к полудню пойти к отцу на кладбище, Петр отправился на гауптвахту. Теперь, после ночных размышлений, ему казалось, что нет ничего важнее, чем еще раз поговорить с Егором, начать предстоящее расследование. Гауптвахта с тюрьмой находились на противоположном от казенных офицерских квартир конце города. Шагая в утренней темноте по широким, хорошо вычищенным барнаульским улицам, он мысленно составлял план допроса.