Крис Боджалиан - Час Ведьмы

Наконец он заговорил, но это были не слова молитвы.

– Почему не в оловянную тарелку? – спросил он. – Почему ты подаешь мне обед в деревянной миске, как борову?

Мэри поняла, что его гнев не испарился, просто на него набежало облачко. Он еще не выплеснул его весь.

– У меня ничего подобного в мыслях не было, – ответила она. – Иногда мы пользуемся оловянной посудой, иногда – нет. Ты это знаешь. Я спешила, когда вернулась, и схватила первую попавшуюся миску.

– Одно дело – подавать завтрак в деревянной посуде. Но не обед. По крайней мере, не мой обед. Я мельник. Или об этом ты тоже забыла? Или белое мясо позади твоих глаз было так поглощено чертовой вареной морковкой, что забыло о призвании мужа? Думаю, это вполне возможно, Мэри. Ты согласна?

– Мне жаль. Мне очень жаль, Томас. Что еще я могу сказать?

– Тут нечего говорить. Если ты намерена весь день заботиться обо всех, кроме…

С нее было довольно. Она провела день с умирающим братом служанки и матушкой Хауленд. Мэри села как можно прямее и, свысока глядя на мужа, сказала:

– Ты пьян, и я слышу только голос пива и крепкого сидра. Если хочешь есть из оловянной тарелки, я тебе ее достану.

Но не успела она пойти в гостиную, чтобы принести две тарелки из буфета, как он схватил ее за передник и остановил на ходу.

– Можешь принести ее, если хочешь, – сказал он, грозно поднявшись со стула, – но это не будет мне одолжением.

Она подумала, что сейчас он ее ударит, и закрыла лицо руками.

– Нет, – сказал он, – если моя жена твердо решила проводить все свои дни, заботясь обо всех, кроме мужа, то я намерен обедать в таверне, где мне не предложат на обед похлебку и не будут наливать эль так, будто он на вес золота. Полкружки? Какая жадность. Отвратительная скаредность. Жена совсем не так должна относиться к своему мужу.

Он отпустил передник, и она убрала руки от лица. К ее глубокому удивлению, он улыбался, – но это была злая улыбка, ледяная и жестокая.

– Ты как дитя, – сказал он, – ребенок, который знает, что провинился.

Он покачал головой, и она вправду поверила, что ее пощадили. Сейчас он уйдет, и буря минует. Но тут он схватил Мэри за руки – она порой забывала, какой он сильный, – прижал их к ее бокам и швырнул ее на кирпичный пол у камина. Она успела закрыть лицо руками, но сильно ударилась пальцами, локтями и коленом. Она посмотрела на него снизу вверх. Томас взял миску с похлебкой и опрокинул ее на Мэри, густая пряная жидкость еще не остыла, но уже не обжигала. Томас вздохнул и с отвращением мотнул головой.

– Вот вам и тварь Божья: похлебка на ужин, она же Мэри Дирфилд, – сказал он. – Ну, Он же создал змея и осла. Почему бы не создать женщину с белым мясом вместо мозгов?

Он как будто только что заметил, что его плечи и рукава покрыты мучной пылью, и смахнул ее. После чего вышел из дома, не сказав больше ни слова.

Другие мужчины обращаются со своими женами так же, как Томас с ней? Она знала, что нет. Ей лишь непонятно, ведет ли он себя так только из-за своей склонности к возлияниям в тавернах (и дома) или тому есть более веская причина. Он презирает ее потому, что она пустоцвет? И на самом деле считает, что она тупая и что с помощью насилия он просто учит ее уму-разуму? Скрыта ли истинная причина в нем или – что, возможно, хуже – в ней?

Так или иначе, но он, судя по всему, никогда не бил свою первую жену. Но даже если и бил, Перегрин ни разу об этом не обмолвилась. И она совершенно точно не держит зла на своего отца.

Так, отмывая кухню, а затем себя, Мэри с тоской и усталостью думала о порче, что пожирала ее брак.

Мать Мэри Дирфилд не одевалась так, как некогда в Англии, – в Новый Свет она взяла с собой только одно атласное платье, – зато теперь она носила одежду различных оттенков лилового, зеленого и золотого, а летом и ранней осенью прятала завязки туфель под огромными розочками из лент. Она, как и Мэри, была красивой женщиной, и, хотя именно этой осенью у нее на голове заметно прибавилось седых прядей, она по-прежнему оставалась обладательницей копны густых и сияющих каштановых волос. Она была невысокой, но держала себя так, что казалась рослой, и, по мнению Мэри, единственное ее разочарование в жизни заключалось в том, что из всех ее детей только Мэри переехала с родителями в Бостон. Чарльз и Джайлз выросли в Англии и открыли там свое дело. Они предпочли не вырывать из насиженной почвы свои цветущие семьи: молодых жен и подрастающих малюток. А у Джайлза уже даже было свое поместье с солидным поголовьем рогатого скота и свиней. Но у Мэри выбора не было. Ей было всего лишь шестнадцать, и, хотя было очевидно, что некоторые знакомые молодые люди в скором времени станут ее кавалерами – причем вполне достойными, – ее отец считал, что переезд в Новый Свет утолит как религиозные чувства, так и желание примкнуть к стремительно развивающейся торговой империи. (Мэри подозревала, что вторая причина была более весомой, но она никогда не высказала бы подобного предположения вслух и пугалась, когда думала о том, что такие мысли говорят о состоянии ее души.)