Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Из СССР в Россию - путь длиной в пятьдесят лет

Это было время беззаботное…

Мы беззаботно кувыркались в волнах всяческих полусвобод хрущевской оттепели. Энергия молодости ворвалась в пустовавшие этажи и залы бывшего клуба КГБ. Дворец студентов стал модным местом. На наши вечера бились толпы, как волны, в тяжёлые, дубовые двери средневекового замка. Здесь игрались студенческие капустники, работала изостудия, дискуссионный клуб, бренчала гитара и пелись грустные песни бардов.

Весенним ветром из Москвы занесет к нам автора, открывшего своими песнями запретное еще недавно чувство светлой печали и одиночества среди гимнов и маршей. Этого автора звали Булат Окуджава. Сначала мы грустили под его «Последний троллейбус». Потом он приехал сам, Булат Шалвович. Тогда, организуя его концерты, я смотрел на притихший зал, и, может быть, впервые чувствовал что-то более глубокое и важное, чем светлое будущее до сих пор ослеплявшее мое воображение.

Кто бывал на Дерибасовской, знает кафе «Алые паруса». Это мы придумали безликому учреждению общепита это гриновское имя. И снова в Горком партии: дайте первому в стране молодежному кафе сниженный финплан. Дали! Избрали молодежный совет, врубили рок-н-рол, и началась на Дерибасовской новая жизнь. Гитара, бардовские песни, стихи Ахматовой, Пастернака и нашего Юрия Михайлика, фильмы «Чистое небо», «Летят журавли», «Судьба человека», «Коллеги», «Человек идет за солнцем». Повадились сюда и московские гости – журналисты, корреспонденты, писатели, писавшие об одесской вольнице.

Там я подружился со странным человеком из Москвы – щуплым, сутуловатым корреспондентом «Литературной газеты» Александром Асарканом. Он умел рассказывать и зажигать, вот чему бы научиться! Асаркан во время Всемирного Форума молодежи в Москве приютит меня позже на пару дней в своей каморке большой коммунальной квартиры, введет в круг артистов «Таганки», собиравшихся в Артистическом кафе.

Равнодушный к еде и одежде, к славе и известности, без возраста и столичного лоска, он поразит мое воображение. Я только догадывался о его гулаговском прошлом, расспрашивать не смел, а он и не напрашивался. Зато Саша будет писать мне из Москвы свои разрисованные вручную открытки.

Явление свободы в таком преобразовании казенных открыток

Вот она, та статья Володи Белова… Фрагмент. Но самый лестный.

Бывал у нас и Володя Белов, московский обозреватель журнала «Театр», ловивший в одесском театральном сезоне пульс свободы. После той поездки прислал он ко мне в Одессу свою питомицу, красавицу, внучку Сергея Лазо. Мы дышали с ней нашим пьяным воздухом моря и свободы. Я смотрел на нее, живого потомка героя гражданской войны с восторгом. С интересом – она на меня. Может быть, мелькнул в ее памяти образ комиссара в сером шлеме? Я тогда еще бредил революцией…

Мы снова встретимся в Москве, уже во ВГИКе. Ада станет сценаристкой и женой режиссера. Мы будем общаться по профессии и так просто. И никогда не вспоминать о коротких встречах в Одессе.

А статью Володи Белова об Одессе в журнале «Театр» Асаркан пришлет мне тем же оригинальным способом, наклеенную на почтовой открытке. Из нее я узнал, «что девчонки, проходя мимо, оборачиваются и долго смотрят вслед», а также, что я «не из числа скучающих и равнодушных». Что правда, то правда. Журнал «Театр» мне в руки не попался, а открытка сохранилась на всю жизнь.

Валерий Цымбал, студент политеха и мой товарищ, именно тогда влюбился в очаровательную, тихую и застенчивую руководительницу изостудии Дворца студентов Зою Ивницкую. Она была не только женой известного в Одессе художника Русского театра Михаила Ивницкого, но и старше Валерки чуть ли не на двадцать лет. Чувствам не прикажешь, мы это уже отвоевали. Но в ужасе метались валеркины партийные родители. Он мне признавался:

– Стари-и-к, я теряю сознания от счастья. Что где? В постели, конечно! Скажи им, чтобы они от нее отстали, а то я сделаю с собой что-то ужасное.

Зоя мне доверяла:

– Никто ничего не понимает, это моя последняя любовь. Я нужна ему, как никто. Это наше счастье.