Элена Томсетт: Литвинка. Книга 1

Совсем рядом с собой девочка почувствовала прохладу реки, она слышала тихие шорохи воды, которые постепенно начали складываться в определенные ритмы, а затем – в тихие слова. Девочка прислушалась, и ей показалось, что она начала различать эти слова:

Река словно шептала ей свои секреты, пела песни, рассказывала истории.

Они повторялись, словно слова той молитвы, которую она читала в храме.

Пение реки завораживало, усыпляло девочку.

С трудом разлепляя смыкающиеся сном веки, она попыталась проснуться, но не смогла. Тогда она попыталась пошевелиться, и, когда ей это удалось, внезапно почувствовала под собой жесткие холодные камни. Она распахнула глаза и увидела себя стоящей на самой вершине высокой горы. Далеко внизу колыхались леса и текли реки, зеленели долины и темнели горы. Ветер свистел у нее в ушах, она не могла пошевелиться от сковавшего ее холода, ледяные вихри выдували из ее тела последние искры тепла. Но когда она почувствовала, что окончательно замерзает, ветер стал утихать, отзываясь у нее в ушах громкой нескончаемой песней, состоящей из свиста и завываний, которая становилась все тише и тише, пока в ней не начал звучать уже знакомый девочке шепот, вторящий недавней песне огня и реки:

Звучание новых строф повторялось эхом, с каждый разом все тише и тише, словно звук уходил вместе с неведомым исполнителем, удалявшимся все дальше и дальше:

Девочка хотела остановить его, но не могла пошевелиться. Тело словно перестало подчиняться ей и тяжелым камнем пригвоздило ее к влажной прохладной земле, из недр которой продолжал струиться тихим шепотом, словно ручейком, постепенно затихая, неведомый голос, почти прошептавший последние слова:

И тогда маленькая девочка заплакала. Заплакала от бессилия и страха, оттого, что у нее внезапно сжалось от неведомой боли сердце. Она плакала все громче и громче, до тех пор, пока ее рыдания не заглушили таинственный голос. Ей казалось, что она сама начинает растворяться в своей боли и море своих слез, до тех пор, пока остатки ее сознания с тихим плеском вдруг исчезли, словно канули на дно.

– Она выживет.

Старый жрец храма кривейто усталыми, выцветшими от времени глазами посмотрел на молодого отца, принадлежавшего к дому правителя Литвы, князя Витеня [4], принесшего на руках в его храм две недели назад свою пятилетнюю дочь.

– Что с ней происходит? – недоуменно спросил отец, с тревогой вглядываясь в бледное лицо девочки с закрытыми глазами, из-под плотно сжатых век которой катились слезы.

– Я полагаю, видения, князь, – спокойно сказал старик, кладя руку на лоб девочки. – Твоя дочь может стать «Видящей», Гедемин.

На лице молодого князя появилось выражение священного ужаса.

– Никогда!

– Это – благо для тебя и для страны, князь.

– Это – проклятье для нее! Я не хочу терять еще одну дочь!

– Ты не потеряешь ее, князь. Девочку уже взяли под охрану наши боги. Она получила дар, и пророчество. Она выживет. Просто навсегда останется особенной.

– Особенной? – вскричал молодой князь, прожигая старого жреца подозрительным взглядом. – Надеюсь, не слабоумной?!

Он подхватил девочку на руки и понес прочь от храма кривейто.

Старый жрец смотрел ему вслед. Губы его шевелились в неслышной молитве.

– Ты сам увидишь, князь, – прошелестел в тишине равнины его голос. – Она будет особенной!

В год 1303 от Рождества Христова на Москве скончался московский князь Даниил Александрович, младший сын князя Александра Ярославича Невского. У князя Александра Невского на момент его смерти было три живых сына: Дмитрий Александрович, князь Переяславский, Андрей Александрович, князь Городецкий, и Данила Александрович, князь Московский. Два старших сына Александра Невского по очереди занимали великокняжеский стол, причем князь Андрей Александрович Городецкий всего на год пережил своего младшего брата Даниила, и завещал великий стол не своим племянникам, а детям Ярослава Ярославича Тверского, брата Александра Невского. Такому поступку великого князя было объяснение.