Екатерина Франк - Под флагом цвета крови и свободы

– … Она оглушила тебя и велела твоему старпому уходить немедленно, не дожидаясь ее. Ты помнишь то, что было до этого? – едва прорвался в его утопающий разум голос отца.

Джек наклонился вперед и закрыл лицо руками. Он не плакал – не потому, что не хотел этого, нет: быть может, завой он в голос и начни крушить все вокруг, ему и стало бы легче; но жертва двух близких ему людей сковала его по рукам и ногам. Разве ради его истерик и бессмысленных жалоб они отдали свои жизни? Как вернуть, оплатить этот долг, Рэдфорд не знал; знал лишь, что ни слезами, ни вечным раскаянием, ни даже самыми великими подвигами ему не удастся совершить это.

– Мне жаль, – почти искренне сказал отец, каким-то чужим, непривычным жестом кладя ему руку на плечо. Джек не стал ее сбрасывать – сил на театральные жесты у него не осталось совсем.

– Она мертва, – опустошенно проговорил он, глядя в пустоту перед собой. – Эрнеста мертва, потому что пыталась остановить все это… Кому я лгу? Она просто хотела защитить меня, потому что считала своим другом – или еще Бог весть почему, потому что я все равно этого не заслуживал… И Генри мертв. Генри мертв, – повторил он страшные слова, про себя удивляясь тому, как еще не умер на месте, произнеся их вслух. Джон Рэдфорд внимательно посмотрел на него:

– Тот мальчик, что вступался за тебя на Меланетто и осмеливался мне дерзить? Разве он не предал тебя?

– Нет, – выдавил Джек, стискивая зубы. – То есть… да, но это уже не важно. Он пришел туда, чтобы спасти меня, и отдал за это свою жизнь. Все равно, что я своими руками убил его…

– По–твоему, это одно и то же?

– А по–твоему, нет? – резко возразил Джек и тотчас прибавил глухо, вновь отведя взгляд: – В любом случае, я виновен в его смерти. В их смертях. Я всегда хотел спросить у тебя, но почему-то не мог сделать этого, – проговорил он вдруг сдавленным, надтреснутым голосом. – Что ты чувствовал, когда убил его? Когда ты убил Кристофера?

Властитель Меланетто свел нависшие брови, и на мгновение лицо его стало действительно страшным; затем он поднял на сына взгляд – тяжелый, неприятный в своей суровой откровенности, но прямой:

– Я знал, что это было правильным решением. И поэтому я не чувствовал ничего.

– Ничего? – повторил Джек упавшим, растерянным голосом. Надрывный смех – смех сумасшедшего, смех комедианта, исполняющего ненавистную роль, смех, похожий на карканье ворона и предсмертные вопли истязаемых куда больше, чем на выражение веселья – вырвался вдруг из его исхудалой груди с такой силой, что он завалился набок и упал бы с кровати, не подхвати его Рэдфорд–старший за локоть.

– Ничего! Милостивый Боже, как я только сразу не догадался!.. Я же столько лет гадал… я молился о том, чтобы это оказался вовсе не ты!.. – выдыхал Джек, перемежая слова стонами боли: истерзанное тело, не готовое еще к подобным приступам, давало о себе знать. Властитель Меланетто молчал, сжимая плечо сына – неумело и грубо, впервые в жизни хоть как-то его поддерживая, пусть и в самом прямом, незатейливом смысле этого слова.

– И все это – ради чего? Зачем тебе потребовалось убивать его? – отсмеявшись, прошептал Джек обессиленно. Рэдфорд–старший не шелохнулся; лицо его стало еще более мрачным. – Неужели ты… таким извращенным способом пытался вернуть меня назад?

– Нет. Вернее, дело было не только в этом, – отвернувшись, после долгого молчания признался властитель Меланетто. – Мы действительно часто ссорились с тобой именно из–за него, и я думал – думал иногда, что, если Кристофера не станет, то мы…

– То мы вдруг станем чудесной и любящей семьей, живущей душа в душу? – горько усмехнулся Джек. – Неужели ты сам не понимал, что это так не работает?

– Сказал же, дело было не в этом, – на мгновение в голосе Рэдфорда–старшего снова появилось прежнее злое раздражение, но он сдержал себя и прибавил тише: – Когда ты сбежал, я… Я просто понял, что так больше не может продолжаться.

– Как ты живешь с этим? – спросил сын совсем тихо, вновь закрывая лицо ладонями и бессильно горбясь. Джон Рэдфорд пожал плечами:

– Время лечит. Оно заставляет забыть все.

– Не все, – возразил Джек, отворачиваясь. В голосе его слышалась глухая, неизбывная тоска: – Я так и не смог забыть ничего: ни того, как твои люди убили мою мать – ни того, что ты сам сделал со мной…

В каюте наступила наступила тягостная тишина; можно было расслышать, как за приоткрытым окном – единственным источником света в полутемной комнате – мирно и безмятежно плещутся волны. Двое мужчин, сидевших бок о бок на кровати, молчали: отец и сын, никогда прежде не бывшие семьей – в эту минуту оба они сознавали яснее всего, насколько бесконечно далеки друг от друга.