Екатерина Франк - Под флагом цвета крови и свободы

– Что это значит? Почему тебе нельзя разговаривать со мной? – настаивала она, а в сознании истошно колотилась одна–единственная мысль: вот оно, вот что здесь не так!

Педро нервно огляделся по сторонам, дернул плечами, отталкивая ее руки, и чуть слышно произнес:

– Не здесь. Идемте со мной.

– Ладно, – тоже мгновенно насторожилась Морено – как ей в голову только не пришла мысль о слежке, про себя выругалась она, – ладно, только куда?

Мужчина молча мотнул головой в сторону какого-то коридора – Эрнеста до сих пор еще изредка путалась в этих многочисленных дорогах и уровнях, однако, последовав за ним, почти сразу же догадалась, что они направляются в ее каюту.

Внутри Педро прежде всего как следует закрыл за собой дверь и подпер ее одним из сундуков, а затем, еще раз оглядевшись, отошел поближе к окну.

– Даже у стен есть уши, сеньорита, – объяснил он свое поведение. – Я сразу вас узнал и потому удивился, когда вы заговорили со мной так.

– Почему ты удивился? Разве я не могу обменяться парой слов с другом своего отца?

– Без разрешения капитана? – искренне поразился Педро. – Нет, конечно.

– Да что за чертовщина у вас творится?! – Эрнеста стиснула кулаки, почти с ненавистью глядя в его застывшее, бесстрастное лицо. – Я тебя с детства знаю: ты всегда пел песни за работой, всех смешил всякими историями, был добрым и отзывчивым, а сейчас… сейчас ты сам на себя не похож! Да, я знаю, как ужасно и жестоко обошлась с тобой жизнь, но все же…

– Сеньорита, – голос Педро на мгновение прервался: впервые что-то человеческое послышалось в нем, – сеньорита, простите, но я должен вернуться к работе. Если у вас нет других распоряжений…

– Да. Да, конечно, – глухо прошептала девушка, отступая от него. Когда дверь за бывшим знакомым захлопнулась, Морено с трудом добралась до кресла и почти упала в него, сжимая обеими руками голову.

Похоже, она окончательно перестала понимать что-либо. И, разумеется, вела себя невероятно неосторожно: просто увидев знакомое лицо, загорелась надеждой скорее освободить Джека, словно забыв, как сильно меняют людей их желания и протекшие годы… Винченсо Алигьери с того света, должно быть, смеется сейчас над ней!

Что же делать теперь? Как быть, лихорадочно размышляла Эрнеста, все больше начиная понимать, насколько безумен и несбыточен был ее план. Что она, одна–единственная женщина, сможет противопоставить восьми сотням мужчин, безусловно преданных своему капитану? Раньше – намного раньше надо было думать; еще до того, как она сказала Джеку те страшные и жестокие слова при всех… до того, как отпустила мистера Дойли в ту самоубийственную разведку.

Если бы он был жив, Господи, если бы только спасся тогда каким-то чудом! – с внезапной страстью подумала вдруг Эрнеста. Просто жив – безо всяких условий, без его невероятных, волшебных поцелуев – у нее ведь тогда и вправду даже закружилась голова на секунду, и наплевать было и на испанцев, и на Джека, и что все смотрят! – без каких-то признаний в любви, без глупой ревности… Обыкновенный, живой, вечно недовольный всякими мелочами, с его неуместными дворянскими замашками и постоянными попытками отобрать у нее что-то тяжелое или неудобное, с множеством бессмысленных формул и затверженных глупых правил в его – без всего этого мусора – умной голове… Недоверчивый, непривычный, непохожий на всех мужчин, которых она знала раньше, неподходящий для их жизни – и отзывчивый до чужой беды, искренне отстаивающий свои принципы, справедливый и почти болезненно гордый, как и полагается настоящему пирату… Смог бы он остаться, всем сердцем принять эту жизнь без законов и границ? Тосковал бы по далекой туманной Англии и сапфировым глазам, когда рядом была бы она – живая и настоящая, из плоти и крови?

– Говорил я тебе, говорил, – замогильный хриплый голос отразился от стен, и в воздухе повеяло холодом: капитан Флинт выступил из тени от шторы, темной завесой скрадывавшей то ли сведенные смертной судорогой, то ли полуразложившиеся черты. Морено вскинула голову, напряженно глядя на него.

– Что тебе нужно? Какое дело мертвому до живых? – недрогнувшим голосом спросила она. Флинт раскатисто расхохотался:

– Страшно тебе, да? – Гул морского прибоя проскальзывал в его голосе, временами почти заглушая звук самой речи. – Страшно, вижу… Говорил я тебе: не верь никому, кроме себя самой! Вот куда тебя завела твоя слабость и куда еще заведет!..

– Слабость? – шепотом повторила девушка. Флинт кивнул: