Олег Велесов - Лебедь Белая

Пришёл черед Милонега. Я присела перед ним на колени, склонилась.

– Ну, давай с тобой.

Здесь было сложнее. Я взрезала рубаху ножом, паволока под остриём обидчиво заскрипела. Эх, хороша рубаха была, а ныне только выбрасывать. Будь у меня такая, я её ни то что на войну – на двор выйти не надела бы. Ну да у князей свои причуды. Кровь вокруг черенка успела запечься и предстала взору плотной бурой коркой. Я её сковырнула, Милонег застонал.

– Терпи, – насупилась я.

Подошёл Гореслав, замер у меня за спиной.

– Это в тебя Тугожир стрелу загнал? – продолжая сковыривать кровавую корку, спросила я. – Что ж он повыше стрельнуть не мог, чтоб мне делать ничего не пришлось?

– Белорыбица его, – сказал Гореслав.

– Вот как? Они вроде из одной шайки.

– Были из одной. А ныне он с нами.

Это ничего не меняло. Милонег по-прежнему оставался для меня нехорошим человеком. И дело даже не в том, что я его на конюшне с чернавкой застукала – Дажьбог с ними, это на их совести останется, – а в том, что он ромеево войско за нами следом привёл. Это я ему долго помнить буду.

– Помогите мне его на здоровый бок повернуть.

Гореслав и дядька Малюта в четыре руки перевернули витязя. Милонег дышал тяжело, отворачивался, но глаза сами собой скашивались на меня. Боялся. Правильно. Церемониться с ним я не собиралась.

Я сняла очелье, сложила его несколько раз и сунула в зубы Милонегу.

– Закуси.

Чтобы вытащить стрелу из раны, её обычно проталкивают дальше, пока не покажется наконечник, потом его срезают, а черенок вытаскивают. Я видела, как бабка такое проделывала. Два наших охотника повздорили раз из-за утки. Каждый почему-то думал, что это он её подстрелил, ну и чтобы дело уладить, разошлись по сторонам да стрельнули друг в друга. Один промазал, другой товарищу своему в руку попал. Но то в руку, а здесь бок, здесь придётся выдирать. Боль невыносимая, ибо на выходе зубцы наконечника будут рвать плоть немилостиво. Не знаю, стерпит ли Милонег такую муку.

– Держите теперь крепко, – велела я помощникам. Дядька Малюта сел витязю за ноги, Гореслав обхватил его за плечи и навалился всем телом, прижимая к земле.

– Я сдюжу, сдюжу, – зашипел сквозь зубы Милонег. – Не надо держать… сам…

Ну, Дажьбог нам в помощь. Я ухватила черенок покрепче и потянула на себя. Очень бы хотелось, чтоб Милонег сразу сознания лишился. Я хоть и не люблю его, но всё равно жаль. Но он заскулил, сжал Гореслава за руку, чудо, что не раздавил, и лишаться сознания не собирался. Его право. Я чуть повернула стрелу, чтоб зубья за рёбра не зацепились, и выдернула её. Полилась кровь, я дала ей стечь немного, потом промыла рану, наложила мазь и крепко стянула повязкой.

– А с Белорыбицей что? – переводя дух, спросила я. – По нам он не стрельнет?

– Отстрелялся, – успокоил меня дядька Малюта, и кивнул. – Вон в кустах валяется.

Я посмотрела в указанную сторону. Из кустов торчали ноги. А когда-то это был человек, пусть некрасивый и неприятный, но живой, и я ему морду лечила, мазь хорошую тратила, душой за него болела, а он в благодарность в погоню за мной помчался. Ну и прибери его Морана Кощеевна, сволоки душу его чёрную к Яге в Навь, порадуй дорогую подругу новым гостинчиком.

Я вообще-то не злая, и если меня не вынуждают, никому плохого не желаю. Но вот тот, чьи ноги сейчас из кустов торчали, вынудил. А если б он не в Милонега, а в Гореслава стрельнул? Я б тогда с самим Волохом договорилась, чтоб он эту Белорыбицу из Нави вынул, дабы я самолично вновь его туда отправить смогла… Вот как сильно вынудил!

Дядька Малюта с Гореславом отправились рубить лещину, чтоб соорудить для Милонега носилки. Дядька Малюта предложил было витязя на телегу определить. Тащить здоровенного мужа руками, только жилы рвать. Но я сказала: нельзя ему на телегу, растрясёт.

Когда они ушли, Милонег вдруг потянулся ко мне, зашептал:

– Прости, Славушка… Прости, не ведал… Не ведал… А как в глаза твои глянул – и… Прости… Прости… Дай только надежду… Всё для тебя сделаю…

Ох, ему бы думать, как в Навь не отойти, как разрубленную нить в руках удержать, а он обещанья раздаривает. И ладно бы нужда в них была, а то ведь впустую – не нужен он мне. Поэтому я сказала просто:

– Мне твой брат более по сердцу. С ним жизнь хочу прожить. А станешь мешать нам, так я такие снадобья знаю, после которых тебе ни одна жёнка мила не будет.

Он, конечно, расстроился моим ответом, но то его дело. Мне, главное, чтоб Гореслав не расстраивался, а то смотрит, как я с Милонегом уповод вожусь, и на глазах грустнеет.