Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

— Я опоздал? — мрачно спросил он.

Тут его взгляд упал на Джудит, стоявшую под свечой, и его лицо озарилось улыбкой.

— Малышка, — сказал он, проходя по комнате и раскидывая руки, — ты жива, ты поправилась. А я так переживал… спать не мог… выехал, как только получил ваше письмо, но теперь вот вижу, что…

И вдруг он умолк, слова словно застряли у него в горле. Он увидел лежащую на бочках дверь, завернутую в саван фигуру.

Его взгляд заметался, останавливаясь на каждом из родных ему лиц. Лицо исказилось страхом и смятением. Агнес поняла, что он пытался пересчитать их. Свою жену, мать, старшую дочь, младшую дочь и…

— Нет, — простонал он, — не может быть… Неужели там?..

Агнес встретила его взгляд молчанием. Ей отчаянно хотелось растянуть этот момент, отдалить время страшного знания, как можно дольше защищать мужа от осознания тяжкой утраты. Почувствовав, что тянуть больше нельзя, она быстро кивнула, кивнула лишь один-единственный раз.

Он издал какой-то странный сдавленный стон, словно животное, внезапно придавленное неимоверной тяжестью. В этом стоне выразились вся его боль и неспособность поверить в случившееся. Агнес никогда не забудет его. Под конец своей жизни, когда ее муж уже давно будет покоиться в земле, она все еще сможет вызвать в памяти напряженную до предела высоту и тембр его стона.

Быстро пройдя по комнате, он откинул верхнюю часть покрова. И тогда ему открылось лицо его сына, бело-голубой цветок лилии с закрытыми глазами и плотно сжатыми губами, словно мальчику что-то не нравилось, словно он был далеко не в восторге от произошедшего.

Отец нежно коснулся ладонью холодной щеки сына. Дрожащие пальцы метнулись к ссадине над его бровью.

— Нет, нет, нет! — твердил он. — Боже правый… — И, склонившись к лицу мальчика, прошептал: — Как же это могло случиться с тобой?

Родные женщины собрались вокруг, заключив его в тесные объятия.

Именно отец в итоге нес Хамнета на кладбище. Он держал дверное полотно на вытянутых руках, а его завернутый в белый саван сын лежал перед ним в окружении срезанных цветов.

За ним, держа за руки Сюзанну и Джудит, шла Агнес. Джудит сидела на руках Бартоломью; девочка уткнулась носом ему в шею и непрестанно плакала, ее слезы уже пропитали соленой влагой дядину рубашку. За ними следовали Мэри и Джон, Элиза и все братья, Джоан с детьми, и пекарь с женой.

Не желая ничьей помощи, отец пронес его по Хенли-стрит, пот струился по его лицу, смешиваясь со слезами. На подходе к перекрестку Эдмунд отделился от родни и подошел к брату. Дальше они понесли Хамнета вместе, отец держал головной конец погребальной двери, а Эдмунд — ножной.

И соседи, и горожане, все люди на улицах расступались, видя их молчаливую процессию. Они откладывали свои орудия, ставили на землю тюки и корзины. Отступали к фасадам домов, освобождая путь. Снимали шляпы. Прохожие с детьми сжимали их руки покрепче, увидев сына перчаточника с его умершим, зашитым в саван мальчиком. Крестились. Соболезновали, сочувствовали, старались найти слова утешения. Бормотали молитвы за упокой мальчика, за здравие семьи и самих себя. Кто-то плакал. Некоторые шепотом обсуждали все их семейство, самого перчаточника, манеры его жены, обсуждали и то, как раньше все думали, что из этого старшего сына перчаточника ничего путного не выйдет, таким уж он всегда казался никчемным бездельником, а нынче — кто бы мог подумать — говорят, стал влиятельным человеком в Лондоне, и вон теперь каким франтом выглядит, рукава в кружевах и начищенные до блеска кожаные туфли. Да, кто бы мог подумать! Бывает же такое. Все они, однако, печально смотрели на покрытое саваном тело и на то, как убитая горем мать шла между своими дочерьми.

Для Агнес дорога до кладбища казалась одновременно и слишком длинной, и слишком короткой. Невыносимой казалась бесконечная череда пристальных глаз, они обшаривали их жадными взглядами, опускали веки, сохраняя в памяти образ ее скрытого саваном сына, похищая тем самым часть его земной сущности. Среди прохожих попадались люди, видевшие его каждый день, они частенько проходили мимо под окнами их дома. Они разговаривали с ним, трепали по волосам, советовали поторопиться, если видели, что он опаздывал к школьному звонку. Хамнет играл с их детьми, бывал в их домах и лавках. Он забегал к ним с какими-то поручениями, играл с их собаками, гладил спинки спящих на солнечных подоконниках кошек. Но теперь их жизнь продолжалась, шла своим привычным чередом, собаки все так же зевали у каминов, дети капризничали за ужином, а его больше не было.