Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

Джудит, ее ребенок, дочка, самая младшая из ее детей, сидела в кресле. Агнес еще не могла этому поверить. Лицо девочки оставалось бледным, но глаза стали ясными и живыми. Осунувшаяся и слабенькая, она, однако, охотно открывала рот и глотала бульон, не сводя пристального взгляда с матери.

Пытаясь помочь метавшемуся в лихорадке сыну, Агнес чувствовала, как ее сердце разрывается пополам. Ее дочь пошла на поправку; она вернулась к ним, еще раз вернулась. Но вместо нее, казалось, мог уйти Хамнет.

Она дала ему слабительное, кормила желе из розмарина и мяты. Лечила его тем же, чем Джудит, и даже более сильными средствами. Она сунула ему под подушку камешек с дырочкой. А часа три назад, позвав Мэри, попросила принести ту жабу и привязала ее к его животу льняным полотенцем.

Но состояние мальчика не улучшалось; никакие средства ему не помогали. Агнес почувствовала, что надежда на его выздоровление начинает убывать, как вода из дырявой бадьи. Она чувствовала себя идиоткой, слепой глупышкой, распоследней наивной дурой. Всю жизнь она думала, что нужно защищать Джудит, а у нее собирались забрать Хамнета. Как судьба могла быть такой жестокой, устроив ей злосчастную ловушку? Побудив ее посвятить все силы спасению не того ребенка, чтобы, пока она отвлеклась, подстеречь и похитить другого?

Теряя веру, она с яростью подумала о своем лекарственном огороде, о всех своих полках с порошками, снадобьями, сборами трав и настойками. Какой от всех них прок? Какой смысл во всем этом? Во всех этих долгих годах, потраченных на подкормку, прополку, обрезку и сборку? Ей вдруг захотелось выйти в огород, вырвать с корнями все свои растения и сжечь их дотла. Какая же она дура, бездарная загордившаяся дура. Как она могла даже подумать, что ее лекарственные растения способны исцелить такую болезнь?

Тело ее сына терзали адские муки. Он корчился и метался, выгибался дугой и опадал в бессилии. Агнес пыталась помочь ему, поддерживая за плечи, мягко массируя грудь. Она начала понимать, что ничем больше не способна помочь ему. Может только сидеть рядом, всеми силами стараясь облегчить его страдания, но силы этой чумной заразы слишком велики, слишком сильны и ужасны в своих проявлениях. Точно ядовитый плющ, болезнь оплела и сжала своими плетями тело ее сына и не собиралась отпускать его. Чума породила в нем влажный мускусный и соленый запах. «Она явилась к ним, — подумала Агнес, — издалека, из какой-то влажной, гнилостной ямы. Она добралась до них, используя и губя как людей и зверей, так и насекомых; она питалась ими, порождая боль, несчастье и горе. Это ненасытное, непреодолимое, худшее, самое темное зло».

Агнес не отходила от сына. Она обтирала влажной салфеткой его лоб, руки и ноги. Обкладывала его свертками с солью. Чтобы хоть как-то успокоить и утешить мальчика, положила ему на грудь букетик валерианы и лебединых перьев. Его лихорадило все сильнее, вспухшие бубоны туго натянули кожу. Она подняла его потемневшую с внутренней стороны синевато-серую руку и прижала ладонью к своей щеке. Она готова была испробовать любые средства, сделать все, что угодно. Она вскрыла бы себе вены, вспорола бы собственное тело, чтобы отдать сыну свою кровь, свое сердце, любой другой орган, если бы это могло принести ему хоть малейшую пользу. Тело мальчика покрылось обильным потом, словно все жизненные соки выступили через кожу, опустошая его изнутри.

Разум Хамнета, однако, жил своей жизнью. Он долго слышал голоса матери и сестры, тети и бабушки. Он осознавал, что все они пытаются помочь ему, давая лекарства, разговаривая с ним, касаясь его тела. Хотя сейчас все они куда-то отступили. Он начал видеть лишь какой-то странный незнакомый пейзаж. Он остался в одиночестве. Вокруг с мягкой неотвратимостью падал снег. Он покрывал землю, все тропинки, выступы и скалы, все вокруг; пригибал к земле ветви деревьев; все превращалось в чистейшую и покойную белизну. Окружающая тишина, прохлада и преображенный серебристый свет давали ему особое успокоение. Ему хотелось только лечь на этот снег, отдохнуть; дать облегчение уставшим ногам и больным рукам. Смиренно лечь, растянуться на этом блестящем и толстом белом одеяле: ведь это могло дать ему желанное облегчение. Какой-то внутренний голос говорил ему, что нельзя ложиться, что нельзя поддаваться желанному покою. Какой странный голос… Почему ему нельзя отдохнуть?

Где-то за пределами его осознания звучал голос Агнес. Она прикладывала целительные припарки к его распухшей шее и подмышкам, но он так сильно дрожал, что они отваливались, не принося пользы. Вновь и вновь она звала его по имени. Элиза обняла Джудит и увела ее в другой конец комнаты. Изо рта девочки вырывались свистящие хрипы, она старалась высвободиться из объятий тети. «Все, кто описывал умирание как мирный или покойный переход в мир иной, — подумала Элиза, — никогда не видели воочию, как умирает человек». Смерть бесчеловечна и жестока, смерть борется за свою добычу. Человек цепляется за жизнь, как усики плюща за стену, его нелегко оторвать, он не сдается без борьбы.