Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

Его тело изменилось. И с каждым часом менялось все больше. Будто шквальный ветер — тот самый, из ее сна, полагала она, — оторвал сына от земли, швырнул на камни, повалял по скалам и, наигравшись, оставил в покое. Его тело злостно, оскорбительно и жестоко терзали, покрыв страшными шрамами и синяками: болезнь погубила его. Вскоре после смерти черные пятна и кровоподтеки, расползаясь и множась, стали более явными. Потом этот процесс прекратился. Кожа обрела восковую плотность, из-под нее проступили кости. Ссадина над глазом — Агнес даже не представляла, откуда она у него взялась, — еще кроваво багровела.

Она вглядывалась в лицо сына, вернее, в лицо, раньше принадлежавшее ее сыну, в этой оболочке он жил, думал, разговаривал, впитывал глазами все, что видел. Сжатые губы усохли. Ей хотелось смочить их, напитать влагой. Иссушенные лихорадкой щеки опали и провалились. Веки обрели нежный, багрянисто-серый оттенок, напоминая теперь лепестки первых весенних цветов. Она сама закрыла ему глаза. Своими руками, своими пальцами и, едва ощутив под ними горячую влажность век, осознала неимоверную сложность такого простого действия, как же трудно было ее пальцам — дрожащим и взмокшим — закрыть веки любимых и с рождения таких знакомых глаз, что, если бы в ее руку вложили уголек, она могла бы по памяти точно нарисовать их. Кто вообще способен закрыть глаза своему умершему ребенку? Возможно ли вообще суетливо искать пару монеток, чтобы они удерживали закрытыми веки в глазницах? Кто же решится на такое? Какая вопиющая несправедливость. Непостижимая несправедливость…

Она сжала пальцами его руку. Ее живое тепло согревало его руку. Чувствуя это, она могла поверить, что он еще жив, если не смотреть на лицо, на переставшую вздыматься грудь и на суровое окоченение, безжалостно овладевавшее его телом. Она должна крепче держать его руку. Должна постоянно чувствовать под своей ладонью его волосы: шелковистые, мягкие, с неровными концами, которые он подергивал, делая уроки.

Ее пальцы сжали мышцу между большим и указательным пальцами Хамнета. Она мягко массировала по кругу эту мышцу, напрягая внутренний слух. Подобно тому, как ее старая пустельга, прислушиваясь, изучала окружающую природу, ожидая какого-то живого сигнала, звука.

Не дождалась. Совсем ничего не дождалась. Такого с ней еще не случалось прежде. Она всегда что-то слышала, даже у самых непостижимых и замкнутых людей; у своих родных детей она обычно обнаруживала множество ярких и шумных образов и полезных сведений, узнавая все их секреты. Сюзанна, подходя к матери, начала прятать руки за спину, точно поняла, каким способом Агнес может узнать о ней все, что захочет.

Но рука Хамнета онемела. Агнес слушала, напряженно вслушивалась. Пыталась услышать то, что могло таиться за этой безжизненной немотой. Хотя бы какой-то слабый шелест, шорох, тихое послание, возможно, от ее сына? Она ждала какого-то знака о том месте, где сможет найти его? Но не дождалась. Высокое скорбное молчание, полное беззвучие, словно замолк звон церковного колокола.

Она осознала, что кто-то присел рядом с ней, положив руку ей на плечо. Ей не нужно было оглядываться, чтобы узнать Бартоломью. Ширина и весомость его ладони. Его тяжелая поступь и шарканье башмаков. Явные запахи сена и шерсти.

Брат коснулся ее щеки. Пару раз окликнул по имени. Сказал, как он огорчен, как сердечно переживает и сочувствует. Говорил, что никто не мог бы предвидеть такого. Как ему хотелось бы, чтобы все обернулось по-другому, что он был его любимым племянником, отличным парнишкой и что это ужасная потеря. Бартоломью обнял ее за плечи.

— Я обо всем позабочусь, — тихо произнес он, — уже послал Ричарда в церковь. Он сообщит, когда все будет готово. — Он тяжело вздохнул, и она расслышала в этом вздохе все, что говорилось за ее спиной. — Женщины хотят помочь тебе.

Агнес безмолвно покачала головой. Она коснулась кончиком пальца ладони Хамнета. Ей вспомнилось, как она разглядывала их с Джудит детские ладошки, когда они лежали вместе в кроватке. Разгибая их пальчики, она изучала линии на ладонях: такие же, как у нее самой, только меньше. Какими же замечательными выглядели складочки на их ручках. Посередине ладошки Хамнета проходила четкая и глубокая, как мазок кисти, линия, означавшая долгую жизнь; подобная линия Джудит выглядела менее четкой и прерывистой. Воспоминания заставили ее задуматься, она подняла согнутые пальцы, поднесла их к своим губам и принялась целовать с какой-то неистовой, почти ожесточенной любовью.