Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

— Да, варим, — ответила Агнес, широко улыбнувшись и блеснув своими белыми острыми зубками, — с лавандой. Я подумала, что такое мыло внесет приятное разнообразие… Надеюсь, вы не против…

— Конечно, — резко сказала Мэри.

Она наклонилась и вытащила Эдмунда из корыта. Он так испугался, что начал плакать.

— Действительно приятное, — добавила она и, прижав к себе хнычущего сына, вышла во двор, захлопнув за собой дверь.

В первые недели своей семейной жизни Агнес собирала впечатления, как сборщики шерсти: клочок отсюда, пучок оттуда, что-то зацепилось за забор или повисло на ветках, собираешь все до тех пор, пока не накопится достаточная охапка, чтобы превратить ее в пряжу.

Она заметила, что Джон любил Гилберта больше других сыновей — потому что этому крепкому и сильному подростку нравилось, развлекаясь, подначивать людей, настраивая их против друг друга, — зато Мэри отдавала предпочтение Ричарду. Она всегда прислушивалась к его словам и шикала на других детей, чтобы не мешали слушать. Агнес заметила и то, как Мэри обожала Эдмунда, но смирилась с тем, что заботу о нем обычно приходилось поручать Элизе. Агнес заметила, как малыш Эдмунд смотрит на ее мужа, его старшего брата. Стоило ему появиться в комнате, взгляд малыша сразу устремлялся на него, и если он проходил мимо, то к нему тянулись ручонки младшего брата. Эдмунд вырастет здоровым и счастливым, подумала Агнес; он будет следовать за своим старшим братом, неизбежно, молчаливо и в основном незаметно. Он проживет не долгую, но хорошую жизнь: его будут любить женщины; за свою короткую жизнь он станет отцом многочисленных детей. Последним человеком, о ком он вспомнит перед смертью, будет Элиза. Муж Агнес оплатит его похороны и поплачет на его могиле. Агнес знала это, но никому не говорила.

Она заметила также, как все шестеро детей вздрагивали, если Джон вдруг резко вставал, точно животные, испугавшиеся приближения хищника. Заметила также, что Мэри тогда медленно опускала веки, словно закрывая глаза на то, что может случиться.

Однажды за ужином Эдмунд выглядел вялым и голодным, сильно капризничал, но почему-то никак не мог поесть, словно не мог понять связь между едой на его тарелке и неприятным ощущением пустоты у себя в животе. Он хныкал, скулил и мотал головой из стороны в сторону. Сев рядом с ним, Агнес сунула ему рот немного еды. Его десны покраснели и припухли, из них уже показались новые зубики, а щечки пылали жаром. Малыш извивался, мотал головой, крошил пальчиками пирог, опрокинул свою чашку, уперся лбом в плечо Агнес и сбросил на пол ее салфетку. Муж Агнес, сидевший с другой стороны от нее, скорчив шутливо-страдальческую мину, спросил: «Что, братишка, муторно тебе сегодня?» Их отец, однако, все больше мрачнея, проворчал: «Ребенок явно приболел, неужели нельзя унести его отсюда?» Когда Эдмунд, устав уворачиваться от ненавистной ему сегодня еды, отшвырнул жесткую корочку пирога, попав в отца и испачкав ему рукав жирной начинкой, за столом воцарилось напряженное молчание. Мэри опустила голову, точно заинтересовалась чем-то на своих коленях, глаза Элизы начали наполняться слезами, а Джон, поднявшись со стула, взревел: «Клянусь богом, паршивый мальчишка, сейчас я тебе…»

Агнес даже не успела осознать, как быстро ее муж вскочил и, обогнув стол, оказался рядом с отцом. Он заслонил малыша, который уже вопил во все горло, словно почувствовав новую угрозу. Предупреждая потасовку, ее муж пытался утихомирить брань своего отца, держа его на расстоянии и перехватив воздетую в грозном замахе руку. Сама толком не понимая почему, Агнес вытащила ребенка из-за стола, поставила его на скамью и, взяв на руки, выбежала из столовой.

Через некоторое время муж нашел ее во дворе. Она тщательно укутала Эдмунда в свою шаль, и малыш, уже опять в хорошем настроении, улыбаясь, кормил кур. Держа для него миску с зерном, Агнес лишь советовала Эдмунду брать корм понемногу, бросать его маленькими горсточками, а куры с готовностью бросались к упавшим на землю зернышкам. Ее муж, подойдя к ним, понаблюдал за их игрой. Потом, склонив к жене голову, мягко обнял ее за талию. Продолжая держать миску с зерном, Агнес вспомнила о том изрезанном пещерами и ущельями ландшафте, который открылся ей в его душе. И вдруг ей на ум пришли швы перчатки, скреплявшие каждый палец, и тесная близость руки с кожей, не принадлежавшей ее носителю. Она подумала о том, как обтягивает материал перчатки руку, скрывая и ограничивая ее природную сущность. Ей вспомнились хранившиеся на складе кожи, вытянутые и растянутые почти до разрыва. Вспомнились орудия в этой мастерской, предназначенные для разрезания, выкраивания, закрепления и прокалывания. Что же должно быть отнято и выброшено у живого существа ради выгоды перчаточника: сердце, кости, душа, дух, кровь и плоть, все внутренности. Перчаточнику нужна только кожа, поверхностный, внешний слой. Все остальное для него бесполезные, ненужные и излишние отходы. Она подумала о том, что такое прекрасное и изящное изделие, как перчатки, зиждется на скрытой жестокости. Подумала, что если бы сейчас прощупала руку мужа, то обнаружила бы, что виденный ею прежде ландшафт омрачает соседство с орудиями для потрошения, свежевания и похищения сущностей божьих тварей. Рассеянно наблюдая, как Эдмунд кормит кур, она подумала, что они, вероятно, не проживут долго в этом флигеле: вскоре появится необходимость покинуть этот дом, бежать из него, найти иное пристанище.