Герберт Рид - Зеленое дитя

Отсюда один шаг до его определения настоящей прозы: «Это короткая вещь, с напряженным действием, реалистическая и фантастическая, описательная и созерцательная одновременно. Не роман, но и не рассказ, и без психологии. Такую прозу еще называют «conte philosophique», или философской повестью, вслед за «Кандидом» Вольтера, — особенно, если в ней есть моральный или сатирический поворот. Впрочем, о философии предоставим судить читателю. Внешне такая вещь представляет собой воплощение идеи, игру ума, описание случая, каприз фантазии. При очевидном интеллектуальном посыле в ней есть свежесть авторского стиля, блеск и точность воображения».

Как видим, у Рида был свой выношенный взгляд на прозу. Острый сюжет, идеологический «нерв» современности, философская подкладка, реализм в сочетании с фантастикой, — всю эту сложную механику Рид заставлял «крутиться» во имя того, что называл искусством «трансцедентным», «сюрреалистическим», задумывая его, как развитие того поэтического мироощущения, что находил у Блейка (недаром свои воспоминания назвал «Анналами невинности и опыта», вслед за «Песнями невинности» и «Песнями опыта» Блейка), в «Уолдене» Генри Торо и, особенно, в поэзии Вордсворта.

Многослойный опыт Рида — поэта, философа, искателя, ребенка — вобрал в себя его единственный роман-поэма «Зеленое дитя» (The Green Child, 1935).

Притом, что роман вызывает у читателя массу ассоциаций — литературных, исторических, прямых аналогов как будто нет. Приключенческий сюжет в духе Хаггарда, — уже на пятой странице герой вламывается в дом, спасая женщину от рук бандита, заставляющего ее пить кровь зарезанного ягненка, — неожиданно возвращается в прошлое, к событиям тридцатилетней давности, — созданию латиноамериканского Эльдорадо, диктатуры одного идеалиста, а затем «ныряет» в фантастический подземный мир, населенный зелеными существами.

Английский роман идей? Да, если отталкиваться от убеждения Рида в том, что писатель глубоко связан со своим временем. «Благое дело для художника», писал он в книге «Культ искренности», «постичь время, в которое он живет, только вот беда: постичь его иначе, чем всецело принадлежа ему, — невозможно».

Как книга «о времени и о себе» «Зеленое дитя» выражает общий неутешительный взгляд Рида на прошлое и настоящее европейской мысли и уклада жизни: они не обеспечивают свободы и полноты существования. Напротив, либо приводят человека к физическому насилию, как Калению, или политической диктатуре и изоляции, как д-ра Оливеро в его утопическом Ронкадоре, либо ведут его в тупик, загоняют, вопреки естественному ходу вещей, — как реку, которую Оливер помнил с детства, — под землю, в царство абстрактной иерархии, обезличенности и подчиненности правилам. Финал горький: самые бурные фантазии оборачиваются либо средневековым отшельничеством, либо политическим мавзолеем. Сцены «подземелья» читаются, как попытка предугадать, что ждет человечество впереди. Ничего радостного: личные связи не имеют больше значения, зачатие и рождение ребенка — целиком физиологический процесс; общество — соты с внутренней иерархией; пища — вегетарианская; пространство — ограничено; искусство сведено к кристаллографии, т. е. математике; эмоционального начала больше не существует. Само понятие Порядка, которому все и вся подчиняются в подземном мире, говорит о том, что главной ценностью здесь полагают абсолют, подчиненность низшего высшему, а чем это не фашизм?. Если же принять подземный мир за некую утопию духа, аскезу мысли, то с таким толкованием плохо согласуется образ Веточки-Витэн, тянущейся к солнцу. Если же главное содержание книги — мысль о первенстве опыта, и Витэн и Оливер — первопроходцы, сталкеры, искатели, паршивые овцы в своем стаде, то выходит, каждый из них открыл для себя другой мир. Но миры-то достойны ли? Отвечают ли их ожиданиям свободы и полноты бытия?

Впрочем, у романа есть и другая сторона — социально-политическая. Как делается революция? По Риду, находится случайный человек, образованный, зараженный идеалистическими представлениями о свободе. Его делают агентом, он готовит террористический акт и политический переворот. Судя по роману, не только все революции похожи, но все они похожи на диктаторские режимы — хотя бы тем, что, как в романе, берут свое начало в одном и том же месте в храме. А как рождается диктатура? По Риду — она следствие самых лучших побуждений, заботы о благе миллионов простых граждан. Ирония книги в том, что наш герой все-таки создает утопическое государство, но счастья оно ему не приносит. Роман повествует о случайности, абсурдности и ограниченности политической деятельности в жизни отдельного человека. Риду не чужда свифтовская любовь к антиутопии: чего, например, стоит описание натурального хозяйства в изолированном от остального мира «счастливом» Ронкадоре! Другие детали явно предвосхищают Оруэлла: взять хотя бы то, что диктатора хоронят в мавзолее. Выходит, Россия не прочитала в свое время важную для нее книгу. Кстати, действие происходит в 1861 году, — знаменательная дата.