Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

– Серьги и бусы тоже надо оставить.

Процедура походила на раздевание, но Анастасия, густо покраснев и прерывисто дыша, резким движением сняла с шеи бусы, вытащила серьги, не глядя положила их на стол и отошла к окну. Больше она ни разу не посмотрела на Юровского.

Вслед за Анастасией драгоценности сдали сестры. Они ждали, что мать возмутится и не послушается распоряжения комиссара, но Александра Федоровна молча сняла все свои украшения и положила их на кровать рядом с собой. Они уже не представляли для нее никакой ценности. На ее левой руке остался только перстень с крупным бриллиантом. Из-за болезни сердца руки отекли, и она не смогла снять его с пальца. Юровский, еще раз внимательно посмотрев на перстень, не стал требовать, чтобы она его сдала именно сейчас. Закончив опись, он расписался внизу листка и оставил его на столе. Драгоценности сложил в большой носовой платок, оказавшийся у него в кармане, и положил за пазуху. Опустив голову, не глядя ни на кого, торопливо вышел из комнаты.

Когда его шаги затихли в коридоре, Анастасия резко повернулась от окна и сказала:

– Вот теперь я знаю, как разбойники грабят барышень. Даже расписку могут оставить.

Александра Федоровна посмотрела на нее усталыми глазами и, вздохнув, произнесла:

– Все это суета сует. Не в украшениях счастье.

– А в чем же тогда? – спросила Анастасия.

– В любви, – ответила Александра Федоровна и кончиками пальцев осторожно погладила проступающую из-под одеяла больную ногу Алексея.

Вся семья последние три дня провела в бессоннице. Письмо офицера довело нервное напряжение каждого до предела. Две ночи подряд они ложились спать, не раздеваясь. При каждом шорохе или звуке, раздавшемся снаружи, вскакивали, готовые в ту же секунду подскочить к окну и выпорхнуть из ненавистного здания. Но, посидев несколько минут, снова ложились, разочарованно вздыхая. К стене дома никто не приближался. Иногда это было цоканье копыт случайно проезжавшей по Вознесенскому переулку запряженной повозки, а чаще всего шорохи рисовало возбужденное воображение. В таком напряжении наступал рассвет, а потом всходило солнце.

Утром никому не хотелось смотреть друг на друга. Ночь отнимала все душевные силы, и поэтому разочарование было особенно горьким. Каждый про себя пытался ответить на вопрос, почему не пришли спасители. Единственным оправданием казалось то, что верным людям помешали внешние обстоятельства. Поэтому надо было ждать следующей ночи.

И вот теперь в доме сменили коменданта. По всей вероятности, чекистам удалось раскрыть подготовку к побегу, и они или хорошо скрывают это, или что-то готовят. Судя по тому, как уверенно они вели себя, ни о каком похищении больше не может быть и речи. Осознание этого стало еще одним ударом по измученным душам.

Часа через два после того как ушел Юровский, у наружной стены дома появились четверо рабочих. Подставив лестницу, один из них поднялся наверх и заглянул в окно. Стоявшая у подоконника Татьяна в испуге отпрянула в сторону. Николай торопливо подошел к окну и спросил:

– Что вам нужно?

– Комендант приказал поставить на окно решетку, – сказал рабочий, с удивлением рассматривая царя, которого до этого видел только на портретах.

Несколько дней подряд перед этим в Екатеринбурге стояла невыносимая жара. На втором этаже дома нечем было дышать. Наглухо закупоренные окна не пропускали свежего воздуха. Железная крыша, казалось, раскалилась докрасна, и от нее через потолок жара стекала в комнаты. Охранники ходили, раскрыв рты и еле передвигая ноги. Александра Федоровна лежала в постели, не поднимаясь. У нее резко подскочило давление, и доктор Боткин никак не смог сбить его. У самого Боткина начались боли в почках. Он и раньше страдал от этого, но сейчас болезнь обострилась. Государь потребовал от Авдеева открыть окна, чтобы иметь возможность проветривать комнаты. Тот обязан был испросить на это разрешение у Голощекина или, в крайнем случае, Белобородова. Но поскольку ни того, ни другого не было в Екатеринбурге, решение пришлось принимать самому. После долгих раздумий Авдеев открыл одно окно, но снаружи поставил к нему дополнительную охрану из двух человек. И вот теперь на это окно ставят решетку.

– Ники, они или перехватили письмо, или каким-то образом узнали о намерениях верных людей, – сказала Александра Федоровна, глядя на то, как рабочие, силясь, прилаживают к стене тяжелую решетку.

Татьяна повернулась к матери и впервые за долгие месяцы заточения увидела в ее глазах полное отчаяние. Последняя надежда на спасение таяла как облачко, уходящее за горизонт. Дом превращался в настоящую тюрьму с железными решетками на окнах. У Александры Федоровны больно сжалось сердце. Она понимала, что происходило в душах дочерей, но не могла облегчить их страданий. В эту минуту она, не задумываясь, пошла бы на гильотину, если бы это могло спасти детей. Но жестокая судьба не давала ей выбора. Александра Федоровна боялась заглянуть в глаза Алексею, который тоже напряженно смотрел на то, как рабочие ставят решетку. По всей видимости, и он понимал, что мир, в котором люди свободно перемещаются по улицам, ходят в гости, смеются, позволяя себе маленькие шалости, исчезает навсегда. Алексей натянул тонкое одеяло до подбородка и закрыл глаза.