Николай Дмитриев - На торный путь

2. Она в одиночку начала поход против турок, оставив Вене решение – воевать или нет.

3. Её армии взяли крепость Азов, опустошили Кубань и покорили тамошних татар.

4. Завладела Перекопом, дошла до Козлова, Карасубазара, Бахчисарая, разорив всё.

5. Войсками императрицы взята крепость Очаков с её многочисленной артиллерией.

6. Русский флот проделал четыре похода, хотя Азовским морем владел флот турок.

7. Войска императрицы разбили турок, взяли Хотин и полностью покорили Молдову».

Решив для краткости не перечислять других действий, совершённых в пользу венского двора, Миних какое-то время подержал перо в руке на весу и, подумав, как лучше завершить полное скрытых сожалений письмо, по-военному прямо изложил главный вывод:

«Скажу только, что можно было бы смело довериться такой верной союзнице, не прибегая к постыдному и вредному миру. Равно нет веры тому, что венский двор нёс наибольшую тяжесть войны, впрочем, я предоставляю имперцам честь иметь противником самого великого визиря. Что касается нас, то если турки не предложат нам мир на выгодных условиях, я продолжу враждебные действия.

Прошу сообщить мой ответ фельдмаршалу Валлису.

Имею честь быть…»

Фельдмаршал приложил личную печать и, не отрываясь, долго смотрел на резко выделившееся изображение фамильного вензеля. На какой-то момент Миниху снова показалось, что тон письма весьма резок и отдельные формулировки, пожалуй, следовало изменить. Конечно, втайне Миних ещё надеялся, что, несмотря на заключенный цисарем мир, дальше может произойти разное. Тем более что он уже двинул армию к Буджаку, а по окончании похода, никак не желая уходить из Молдавии, решил оставить войска на зимних квартирах вблизи Ясс.

Однако тут висевший над входом полог откинулся, и в шатёр вошёл чем-то явно встревоженный адъютант фельдмаршала полковник Манштейн.

– Что? – Миних оторвался от созерцания письма. – Есть новости?

– Да. – Манштейн сделал шаг вперёд и доложил: – Лазутчики сообщают, что всё турецкое войско, бывшее под Белградом, идёт к нам.

Одного этого было достаточно, чтобы Миних понял: турки нацелились на правый фланг русской армии, расположенной в Молдавии, Восточной Валахии и Бессарабии. Манштейн же, выждав приличную паузу, сказал:

– Ещё получены известия: Вели-паша перешёл Дунай и отрезал корпус Фролова. Казаки пошли назад через Трансильванию, но князь Лобкович никакой помощи им не оказал, провианта не предоставил, а его гусары, назначенные сопровождать бригадира, нападали на отдельных казаков. Как говорит Фролов, было до двухсот таких случаев.

Молча выслушав тягостное сообщение адъютанта, Миних и дальше не произнёс ни единого слова, вот только его рука опустилась на стол, тяжело придавив ладонью уже запечатанный конверт…

По зимнему времени Петербург полнился слухами. Сначала всех взбудоражила весть, что с турками вроде как замирились и война будто бы кончилась, а потом начали говорить про новую затею: якобы по велению государыни готовится знатное увеселение. И точно, появившиеся на реке в великом множестве работные люди принялись выпиливать изо льда плоские прозрачные плиты, которые свозили в одно место и, уложив друг на друга, поливали водой, отчего они накрепко смерзались. Вскоре стало понятно, что на Неве между Адмиралтейством и Зимним дворцом идёт стройка.

Поначалу возвысились голубоватые стены, позже над ними соорудили опять-таки изо льда кровлю, и получился приличных размеров дом. Толпившиеся на берегу обыватели судачили, что на реке пока тонковатый лёд может провалиться, но зима взяла своё, ударил крепкий мороз, и пустая болтовня прекратилась. Строители же, не теряя времени, принялись обустраивать получившуюся усадьбу, всячески украшая её затейливыми ледяными фигурами, а к тому времени как всё сделали, терявшимся в догадках людям объявили, что быть тут шутовской свадьбе.

Прослышав такое, жадный до зрелищ народ валом повалил к набережным. Грицьку Нероде всё это было страсть как интересно, и он вместе со своим добрым приятелем семёновцем тоже отправился поглазеть на невиданное действо. Морозец был знатный и заставлял теплолюбивого Гриця плотнее кутаться в подбитую заячьим мехом епанчу. Зато его товарищ вроде даже не мёрз, был бодр и только время от времени тёр ладонями раскрасневшиеся от мороза щёки. Удивлённо посматривая на столь привычного к холоду дружка, Нерода старательно застегнул нижнюю петлицу епанчи и спросил: