Николай Дмитриев - На торный путь

Не зная, стоять ли на месте или идти ещё куда, офицер пребывал в сомнении, как вдруг услыхал крик казака-дозорца:

– Парус!.. Видать парус!

Прапорщик подбежал к откосу, возвышавшемуся над нешироким песчаным пляжем, и увидел бот, идущий против ветра сменными галсами. Он некоторое время следил за медленно приближающимся кораблём, а затем радостно воскликнул:

– Бредаль на подходе!

По приказу офицера казаки разожгли костёр, а когда подбросили в огонь сухих водорослей, вверх поднялся желтоватый столб дыма. Видимо, на боте тоже следили за берегом, так как корабль почти сразу прекратил лавировку и стал осторожно, похоже опасаясь мели, приближаться к пляжу. Подойдя саженей на сорок, бот стал на якорь и спустил шлюпку, которая сразу взяла курс на дым костра. Разглядев в ней командовавшего гребцами мичмана, прапорщик, сопровождаемый казаками, сбежал с откоса и остановился у самой воды.

Подгоняемая волной шлюпка с шорохом ткнулась в песок, и стоявший на корме мичман обратился к прапорщику, громко спросив:

– Вы от генерал-фельдмаршала Ласси?

– Да! – радостно подтвердил прапорщик и, шагнув ближе к шлюпке, уточнил: – Нам приказано установить место выгрузки. Где намечено сделать стоянку?

– Мне неизвестно, – со странной уклончивостью ответил мичман и сообщил: – Я привёз генерал-фельдмаршалу письмо от адмирала Бредаля.

Мичман достал из-за отворота конверт и передал прапорщику.

– А вы где разгружаться будете? – деловито спросил прапорщик, принимая доставленный конверт. – Здесь?

– Выгрузки не будет, мы сразу уходим, – сухо ответил мичман, опускаясь на банку.

По его команде табанившие было матросы помалу отгребли от берега, чтобы потом дружно навалиться на вёсла.

– Как уходите?.. Почему? – опешил прапорщик, провожая недоуменным взглядом быстро отплывавшую шлюпку.

Письмо, доставленное прапорщиком с побережья, враз нарушило все планы Ласси. В нём адмирал Бредаль сообщил, что по выходе из Азова сильнейший шторм разметал грузовые суда, а когда он принялся собирать флотилию, неожиданно появившийся турецкий флот прижал уцелевшие корабли к береговым веркам.

Спешно собранный генерал-фельдмаршалом военный совет единогласно высказался за немедленный отход к Перекопу. Было ясно: пытаться взять Кафу, не имея ни провианта, ни осадных орудий – безрассудство, и Ласси приказал армии возвращаться…

Начальник Тайной канцелярии Ушаков знакомился с только что полученным донесением. Держа в слегка вздрагивающей руке несколько измятый лист бумаги, он, шевеля губами, шёпотом читал текст, написанный по старинке полууставом. Венский конфидент сообщал:

«При здешнем дворе великое недовольство. Военные дела идут худо, и есть опасения, что австрийцы сами будут договариваться с султаном о мире. Ещё сетуют, что запрошенные для сикурсу тридцать тысяч русского войска не присланы, и полагают это за причину неудач ихних».

Ушаков несколько раз просмотрел текст, будто пытаясь вычитать там ещё что-то, а затем, положив донесение конфидента на стол, глянул в сторону безмолвно торчавшего возле двери Хрущова. Было видно, что секретарь тут по делу, и Ушаков, выдержав долгую паузу, с деланым безразличием спросил:

– Чего пришёл?

Хрущов на пару шагов подошёл ближе к столу и сказал:

– Австрийский посланник граф Остейн письмо получил. Венский двор требует оповестить государыню, что граф Миних не достиг обусловленной цели похода и увёл свои войска в Украину, не взяв ни Бендер, ни Хотина.

Ушаков, собиравшийся было вычитать Хрущову за самовольный приход, сдержался. Ему предстояло ехать с докладом во дворец, туда же должен был приехать граф Остейн, и сообщение секретаря было как нельзя более кстати. Такое рвение следовало поощрять, и Ушаков благосклонно кивнул Хрущову:

– Хорошо, ступай.

Секретарь бесшумно исчез, а Ушаков, поднявшись, ещё раз глянул на отложенное донесение и пошёл к двери. По дороге во дворец начальник Тайной канцелярии прикидывал, как всё сложится. Блистательной победы в эту кампанию не случилось, и, значит, могло произойти всякое. Швеция только и ждёт удобного случая, в Польше король Август сидит непрочно, а Австрия, как следует из только что прочитанной цидули, тоже себе на уме. Да и вроде как про притихших верховников забывать не след, поскольку они-то далеко не сами по себе были…

Ушакову вспомнилось, как тогда всяк писал некие конституции, а значит, и сейчас ещё неясно, чего эти желатели перемен удумать могут. За всеми ними, конечно, глаз да глаз надобен, а то и не уследишь, если вдруг что-нибудь по новой затеют. Испугавшись собственных мыслей, Ушаков глянул в окно берлины [51] Карета. и, усмотрев за покрытым дождевыми каплями стеклом Невскую першпективу, странным образом успокоился. Нет, не для потрясений всяких строил государь Пётр эту столицу, а теперь императрица Анна по его предначертанию тем же путём следует…