Юрий Давыдов - Жемчужины Филда

Все так же кротко улыбаясь, Александр Николаевич вышел из Комендантского подъезда и прижмурился — какое солнце.

Его ждал экипаж, единственный в Петербурге: обильно вызолоченный, лакированный иссиня-черным, остекленный зеркально, с коронами на граненых фонарях, нарядные, серые в яблоках лошади и статно-каменный кучер Фрол, известный, как эта карета и эти лошади, всему Петербургу.

— Через Певческий мост — в манеж, — весело приказал государь.

Экипаж покатился мягко и шибко. Конвойные лейб-гвардии казаки пустились аллюром; по-казачьи сказать, побежали.

Через Певческий мост — в манеж. Какое солнце! Лужи талого снега вдрызг, вдрызг, вдрызг.

Было четыре пополудни, когда его внесли на руках в Комендантский подъезд. Он умирал, изувеченный бомбистом.

Неподалеку от места взрыва в госпитальном покое сумрачного Шведского переулка умирал изувеченный метальщик. И большего от него никто требовать не мог.

А мальчик с плетеной корзинкой?

Крестный дворничал в доме, что на углу Невского и Екатерининского канала. Ну, вы ж помните, там в первом этаже магазин Бойе… По воскресным дням мальчик пил чай у крестного. Сладкий чай с калачами и сайками. Вкусна-а-а. После чаепития благодарил, надевал картуз и уносил пару даровых калачей и пару саек… Да-да, вы ж помните, от Бойе — отличные замшевые перчатки, от Парамонова — хлебная торговля, одним погляденьем сыт будешь.

Мальчик не спешил. Шел себе, отсчитывая шажки; отсчитает пяток и поплюет на перила чугунной решетки Екатерининского канала. Нет, не замерзает лепешечкой, стало быть, весна не отступит. Такое вот наблюдение было.

Близ каменной стены Михайловского сада, тепло желтеющей, пригретой солнышком, его оглушило и ослепило, он закрутился волчком, закричал тонко: «Бо-о-ольна…», но корзинку из рук не выпустил, а так с нею и упал замертво в бурую лужу талого снега.

Военный телеграф допоздна рассылал депеши о взрыве на Екатерининском канале и смерти государя императора.

Губернского города А. депеша достигла около полуночи. Полковник С-ов бостонил с гарнизонными офицерами. Полковнику не везло, шея багровела, он злился. Рассеянно глянув на депешу, процедил сквозь зубы: «Даст Бог, лошади уцелели». Полковник-кавалерист любил лошадей.

1991

Государь император никак не соизволяет ни на какую казнь, с пролитием крови сопряженную.

Степка Карелин казнил без пролития крови: кнутобойствовал на тракте Петербург — Москва.

Косая сажень, кучерявый, смоляная борода полукольцами — хоть сейчас на козлы собственных выездов августейшей фамилии. Прельщали его и в «Конторе частных должностей», и так, по знакомству: получи, Степан, алый кафтан, подвяжись шелковым кушаком, надень шляпу с загнутыми полями: «И-эй! Ожгу!» Он усмехался: не-а, в Питере не тот ожог получится.

В кнутобойстве был бунт. Скорость дарила наслажденье острое. Солнце кубарем, звезды сеются. Сам черт не брат. Ухо режь — не поморщусь. Жизнь копейка — голова ничего.

Но случился крутой поворот, и вылетел Степан Карелин в кювет. Чего натворил, какое преступление? Воровство отвергаю; грабеж предполагаю. И притом где-то близ Петербурга.

Тюрьма упразднила пространство и движение. Все здесь мерзило, арестантов он презирал, зол был на весь белый свет. Сибири не боялся, боялся сибирской каторги.

Г-н Шуберт, главный смотритель Петербургской городской тюрьмы, угадал в парне мастера заплечных дел. И занялся его обустройством. Не вилами на воде писал, а исходил из такой реалии, как 180 рублей 65 копеек годового содержания.

Обустройство было следующее: на лето — кафтан темно-зеленого сукна, такая же шапка, три рубахи и порты; на зиму шуба баранья, шапка сермяжная, рукавицы шерстяные и кожаные; на все сезоны — «сапоги крестьянские крепкие». Слышите: крестьянские. И нечего образованщине шипеть: была-де Русь лапотная.

Без жилплощади не оставили. Дали камору в пересыльном помещении, нужник общий. Ни «улучшения» не сулили, ни «перспективы». Г-н Шуберт сказал: лишишься должности по болезни или старости, поселишься не ближе, нежели в шестидесяти верстах от любого губернского города, пензия тебе не положена.

И ни малейшего покушения на права человека — записано: «Преступник Степан Карелин поступил в звание заплечных дел мастера по собственному желанию» .

Как же так, кучерявенький ты наш? А вот так! Дурак он, что ли, менять живое своеволие Кнута на холод мертвого кайла? Ах, голубчик, ведь тебе вершить торговые казни, не коней жечь кнутом, а людей. Людей? Подлецов и смертоубивцев! Не послушался отца, послушайся кнутца.