Игорь Пьянков - На линии [из жизни оренбургских казаков]

Пожар, случившийся в Рассыпной крепости, был нагадан. Еще с благовещенья Авдотья, горбатая старуха, каркала дурную примету. Ее обходили за версту, только куда глаза денешь? Всякий сам видел, что уже в июле из рассохлой земли заторчали желтушечные пучки, а из-за степи напирал и напирал зацелованный пустыней ветер.

Со светом станица пустела. В нарушение правил до возвращения утренних разъездов укатывали по луговым дачам телеги с косарями. Чесать бороды недосужно — знай маши да пот утирай. Из сгребавших валки баб кто вздохнет, кто через вздох посетует о позапрошлогоднем сене, когда с одного навильника укладывалось вполовину нынешних стогов. Спешили казаки, спешили гарнизонные солдаты, но никто из пережидающих послеобеденную знойницу не ведал, что другая беда окажется проворней и без хозяев расхозяйничается в станице.

А сначала полыхнуло у сараюшек казачьей вдовы Василисы Лебедкиной, где сграничивались они с сенником шабра [39] Шабёр — сосед ( прим. книгодела ). ее, сотника Егора Свиридова.

С утра Свиридов тоже собирался в луга, да заглянул на кузницу подладить Гнедому подкову, а там угораздило его задрать Семку Понявкина тягаться на железках. Одна из них, забористо схваченная, так отказала в поясницу, что пришлось сотнику возвращаться домой на Семкиных плечах.

Положили его хворать на сундук. Жена Пелагея поднесла квасу. Спив до капли, Свиридов услал ее за новым ковшом и, когда та замешкалась в чулане, дернулся с досады и замер, будто Семкиными клещами схваченный за поясницу. Тут-то он и разобрал тревогу, подпускаемую Гнедым в ржанье.

— Не инако, беда! — позабыв о саднящей спине, сотник заторопился на двор, косо всунувшись в стоящие у порога чувяки.

Огонь съел уже крышу ближнего сарая, лизнул бок привезенного на первый случаи сена. Сдернув с веревки сушившуюся на зиму стеганку, сотник кинулся никчемно хлестать во все стороны, но подхватываемые ветром клочки сена пролетали меж ног, сквозь растопыренные руки. Матерясь, он швырнул на землю прожженную одежку.

— Куды, дура! — закричал выбегшей из дверей Пелагее. — Сгребай в хате! Да не стой ты, раскати тебя гром! — Но та еще долго пялилась на взявшиеся огнем клочья сена, которые, будто осы, облепляли избу.

Прогнав жену, Свиридов припустился к конюшне, где, чуя дым, шарахались кобылы — завидка атамана, такого же, как и сотник, лошадника.

А за забором метался дурной голос Василисы. Ее-то крик, опередивший трезвон церковного колокола, и пустил по станице первый полох. На дым от ее же избы опоздало скакали с лугов казаки.

Второй год кряду выгорала Рассыпная. Неподдавшееся в прошлом, 1819-м, зализывалось до черной земли нынешним. На половину казачьих домов не приходило в голову и воду таскать — так жадно подметал их огонь. Кто был, выхватывали добро, гнали со дворов скотину. По улице сшибались не пущенные в табуны кони.

В пыльных шароварах с красным лампасом расхаживал станичный атаман Иван Лазарев.

— Не унывать! Атаман с вами! Не брошу! — басил он, выкашливая едкий дым.

Стеречь окривевший саманный домишко, занятый им еще до получения атаманской печати, Лазарев оставил домочадцев. Сам же, навесив саблю, пошел на высокое место смотреть пожар.

К поздним летним сумеркам стихнувший ветер поделил жителей станицы на тех, до чьих домов огонь не успел дометнуться, и тех, кто, прячась по гарям, надеялся притерпеться, свыкнуться, найти силы поднимать все заново.

Сидя на опрокинутой колоде, припустив веки на усталые глаза, Василиса остывала в забытьи. Трехлетний Фомка, говорун и вопросник, протаращившись на бестолковку пожара, подсел под локоть. Старшие, близнецы Осип и Павел, притихшие, бродили по двору, выискивая заторканное пожаром. Кружила возле матери семилетняя Маланья, что родилась, когда саблю ее отца, замотанную в тряпку, подвезли сиротой к станице.

На заднем дворе дымила кладка свежего кизяка, сыро чадили разложенные на сушку резаные кирпичики, еще хорошенько не взявшиеся, не облегченные солнцем.

— Оська! Подите сыщите Чернуху. Кабы не заблукала куда, — стряхнувшись, наказала Василиса.

По улице торопились со своими бедами, со своими узлами, гнали своих лошадей, коров станичные жители. Будет ли кому до нее, до ее детишек?.. Василиса еще не решила, к кому пойти, но что помощь надо искать, понимала до кровки на губе.

У забора, поваленного ошалевшим бугаем, приостановилась бабка Авдотья. Опираясь на клюку, она расхаживала за атаманом и, даже сбитая обезумевшей, с подпаленным боком свиньей, не унялась и продолжала ей одной нужный обход.