Игорь Пьянков - На линии [из жизни оренбургских казаков]

— Эх, негоже… — оглядывая темномастного Резвого, сокрушался Киселев. — Лодырим руки, пройми нас, господи. — Он стянул рукавицу, заложил за пояс.

— Стерпят. Сами не жирней ихнего обретаемся. — Илья Мельников уже красовался в седле.

Киселев приценился: резон ли на такого слова стратить. Махнул рукой. Повел ладонью от шеи на круп парящего на легком морозце скакуна:

— Тпру-уу! Погодь! Зараз промнешься. Ну-ну, погодь, что ль. — Киселев ловко оправил коня в седло.

Последним к своему зверю подошел Колокольцев. Конь косился, мятежил хвостом. Упрямый был умен и неприветлив с жеребят.

— Кирюха, опять конь тобой требует? — показал зубы Илья.

Кирилл не нашелся чем отбалагурить. Злобиться же на подначки не заложилось в нраве. Он только улыбнулся, приноравливаясь набросить узду.

— Неча резаки лупить! Тоже осклабился! Попервой о снаряде озаботься. Во как наново растрясанный тронешь?

— Да когдась я не цельный выезжал? Ты, дядя, ври, да знай мерь ее. Кажись, завсегда к службе исправен, — обиделся на Киселева Мельников. И правда, лихой на казацкую форсу.

Зимой за линией наблюдать способней. Снег, словно белый сургуч, вожмет в себя и услужливо подаст каждый след. Но основная причина спокойствия лежит под ним — это укрытый подножный корм. Без него воровские шайки остерегаются совершать дальние забеги за симы.

Казаки нарезали с версту, когда, обводя взором бель, Кирилл занозил глаз о серый прыщ.

— Сощурься-ка туда вон, — указал он Илье.

— Кажись…

— А ну, живо! — первым тронул Киселев, вспенивая снежную целину.

Еще с коней угадали замерзшего. Видно, с вечера подбредал он к форпосту, но, изжевав силы, упал. Сперва на живот, потом, обкрадываемый теплом, подобрал под себя ноги, затискал, как сумел, руки. Довершил буран, оставив торчать лишь ватный халат. Казалось, выставив спину, человек просто плывет в снежном море. Так в тихую погоду кажет среди уральской волны хребет белуга.

Перевернув скрючившееся тело, Киселев скинул шапку, приложился ухом к губам. Сосредоточенно замер. Через мгновение подергал ресницами:

— Дышит!

— Вали на мово! — скомандовал Кирилл, захватывая стылую руку.

— Смотри, Кирюха, коняка осерчает, вовсе со света сживет. Чать, не понравится ему… как вдвоем спину-то распишете, — и тут шутил Илья, подсобляя закинуть замерзшего на Упрямого.

Киселев, скинув с плеч короткий тулуп без ворота, в каком обычно выезжал в службу, обложил им подобранного. Тронули к форпосту. Торной лентой, промеченной их же копытами, кони торопко возвращались, подстегиваемые седоками. Киселев подобрал к ехавшему вторым Колокольцеву.

— А полагаю, — он отер закуржавевшие усы, — это Гришука. Ей-ей, он.

Младшие казаки переглянулись. Илья, сидя в седле, по-гусиному закрутил шею назад. Спросил с любопытством:

— Из чьих же?

— Катькин… Ну точно, затворнице нашей муженек, — стараясь получше осмотреть обмякшего на холке Упрямого человека, уверенней заключил Киселев.

Сердце Кирилла пропустило один удар. Следующий, бросив кровь в голову, качнул туманом снежное поле. Не понимая, что делает, Кирилл натянул повода. Оторопевший Упрямый, растягивая удилами губы, взметнулся, разбивая передними ногами воздух и заносясь на сторону, затыкнул дорогу сбочь шедшему Резвому.

— Уу-у! Нехристь, — выругался Киселев, осаживая своего коня, — Загробит, чую. Давай-ка перекладем от беды. Уложит чище бурана, леший.

— Дотянем, — выравнивая к форпосту, буркнул Кирилл, как гузку у мешка, перехватив выползающую злобу.

Всякий день поминал Кирилл казачка, третий год как скраденного с линии. Летами разнились нешибко, Григорий обскакал на четыре весны, а по всему Кирилл ранее в казака вылупился. И плечи пошире раздвинул, и за сохой, не виляя, не портя борозды, прошел в одну пору с соседом. Помнил это Кирилл и потому сейчас в зачерченном морщинами старике, почти повисшем на его коне, отказывался признать станичника, о котором намотал не один клубок раздумий.

Григорий и Катерина нашли друг друга, не пробуясь на игрищах, без подстроенных посиделок. Ни чужой зависти, ни стаенной ревности не вызвала тихая и скорая (служащий казак на чуток расположен временем) их свадьба. Людей они третьими не искали и до самого того злополучного дня жили неприметно.

Скоро возле землянки, куда занесли найденного нарядом, протаптывался весь форпост. Казаки лезли внутрь, их выпирали, они висли на дверях, кричали кому-то в полным-полно набитую комнату. Отчаявшиеся протиснуться согревались разговорами по случаю.