Игорь Пьянков - На линии [из жизни оренбургских казаков]

Рассказ прервался. Пряча лицо, солдат вытащил свежевспыхнувшую головешку. Тамарский зевнул. Поворотясь от костра, отшагал с десяток сажений со слепыми, по привыкнутости к огню, глазами. Остановился — желание дознать историю удержало.

— Кайсакам степь — дом, — вновь усаживаясь на чурбак, продолжил караульный. — Змеей по лощинам вертят. Только и пяль зенки, жди набегу! Вот и тем разом выскочили. Казаки только разок пожать курки успели, а уж вымокли под стрелами. Двое жизней лишились. А тут, испуганные воющим роем, кони дернули и ускакали вместе с приколами. Сама туча ордынская в сторону покоса пролетела, на большой кусок пасть раззявила, а Тишку с малолетком с десяток, считай, пленять осталось… Тишка кроет собой Анну, саблю вертит, не одно киргизское копье обломал, к лесу отступает, еще надеется скрыться, да аркан на плечах затянулся, бросил оземь. Ловкачи бросать! Скользя по траве, успел Тишка заметить, как схапали Анну…

В аулах, если не знаете, ваше благородие, пленников держат в железках, а чаще подрежут пятки да набьют их конским волосом. Пока ж угоняют — вяжут. Ну, а тут побега и вовсе не ждали: окровавленный, волочащий ногу Тишка не внушал опаски. Казачонок и тяжелая — подавно. Заиграл у них кумыс, а скоро и воры в его парах затихли. «Убегать надоть…» — шепчет Тишка. Никто не отзывается. Малолеток головкой трясет: перепуганный, он готов на все и собственного голоса боится. Анна поджала ноги, за низ живота держится. Растрясло ее. «Угонят дальше, запродадут в Хиву — вместе не быть. А так, бог даст», — шепчет Тишка… А может, это Анна ему. Помнит Тишка, только как влажная ладонь замерла на его щеке, чуть приметно толкнула.

Помолясь, поползли с малолетком к лошадям. Господь, знать, услышал, нагнал сна нехристям. Тишка верно смекнул ехать не прямо на Вязовку, а сторонкой. Да чего там Вязовка, любой форпост родным стал! Но на заре Тишка ослаб и уж в седле не держался. У речушки сполз попить и остался лежать. Решили, что он схоронится в камышах, а малолеток приведет казаков.

Поутру на берег выгарцевали киргизцы. По ругани видать — озлоблены, как шайтаны. Один по мелководью забрызгал на другой берег. Остальные занялись объезжать реку по обе стороны следов. Многажды шуровали почти вплотную с Тишкой. Тогда он нырял с головой — и проносило. Наконец, смети в уводящие от реки лошадиные шляхи, закричал с той стороны киргизец. Перестав слышать конский топот, Тишка уронил башку в береговую тину. Так и подобрали его казаки.

В станице он узнал, как, отбив набег, казаки наладили погоню. На злосчастие, киргизцы откочевали слишком далеко, следы запутались…

— А счас-то, новый генерал Эссен, настрого обрубил на ту сторону заноситься. Приказу наслал по форпостам — на тот берег казачьего носу не сувать. Прокляни его, Яик! — не выдержал и сказал свое казак.

Казалось, разорванную нить рассказа уже не связать. Тамарскому было жаль, и он спросил:

— Досказывай, солдат, коли начал.

— Доскажу… Закрылась, что ландыш, Тишкина жизнь. Тут у него родитель с французом лег, а бездолить так бездолить: прибрала земля и мать. Остался он что мар степной…

Казаки службу в очередь несут. Есть и обычай замены покупкой добровольца. Вот и отдал Тишка хозяйство в аренду и перестал задерживаться в Вязовке. Ни одна экспедиция в степь без него не обходилась: все служило надеждой отыскать Анну. Случалось, на линию выбегали пленные, иногда из самой Хивы. Всех расспрашивал Тишка. Разное говорили, да поди проверь — многих крали, не одна душа томилась в неволе. Со временем сделался Тишка первым стрелком. Из егерского штуцера на сто шагов не давал промаха. Травилось сердце виной, и тоска сменялась злобой, и забывался Тишка, лишь когда сабля кровилась, когда засыпал в ногах утомленного коня… Казаки уважали его. Станичный атаман не единожды поручал спешные донесения. Казачки, устав попадаться на глаза, пересказывали его историю всякому встречному, захожему, втайне завидуя несчастной Анне.

Так и шло. К тому уже лет восемь отложилось, когда киргизцы большое размирье учинили. Они и раньше через Урал лазали, но тут даже начальство, держащее руку живодеров, сказать, не выдержало. Обычно засады им на переправах чинят, на бродах. Но когда случается большое пространство замирять, ставят и в глубинке. А это в самой ихней степи засекречились. Лежит и Тишка, в компании с казаками, он к тому времечку успел на урядника присягнуть, и видит, возвращается с две дюжины воров. На заводных лошадях у них четыре бабы сарафанами блещут. Киргизцы не дураки, следы приметили, но ничего — едут дальше. Казаки в чащу отползли, и — залп! А погода сырая, дождичек отморосил, дыму-то и неоткуда подняться. Оно известно — дым в сырость по земле стелется. Окаянные завертелись, свинца скушав, башками вертят, а понять-разобрать откуда — не могут. Да и луки у них, а против чащи сагайдак тфу-уу. Казаки перезарядились и еще трахнули, а Тишка с-под главаря лошадь выбил. Та и придави верховоду ногу.