Элизабет Гиффорд - Добрый доктор из Варшавы [litres]

– Мы будем пробираться ночами, – говорит тетя Сэмми. – Я накопила достаточно денег, заплачу одному охраннику, он поможет нам выбраться, ну а дальше как-нибудь доберемся.

Корчак недоволен, но не спорит. В мирное время для ребенка после выхода из приюта всегда лучше оказаться под присмотром родственников. И он понимает, что тетю встревожили слухи, гуляющие по гетто. Она действует инстинктивно, как почтовые голуби или перелетные птицы, которые перед зимой собираются на юг. Она забирает Сэмми с собой, решение принято.

– Ты сам так решил, – говорит он Сэмми.

– Как я могу не поехать, – отвечает тот. – Кто-то ведь должен охранять ее в дороге.

Мальчики уже подмели бальный зал и расстелили свои матрасы. Насупившийся Эрвин слушает, как его друг Сэмми в последний раз играет для всех перед сном на гармонике. Шалом Алейхем, да пребудет с тобой мир . Они вместе с восьми лет, с тех пор как попали в дом Корчака. Абраша тихо начинает подыгрывать на скрипке, Хаймек – на мандолине. Остальные мальчики сидят на кроватях притихшие, завороженные музыкой, представляя, как Сэмми пробирается сквозь темные леса Польши. Размышляя, будет ли он у дяди в безопасности, станет ли его жизнь счастливее, чем здесь?

Когда музыка стихает, Миша ходит по комнате, проверяет, как улеглись дети. Нервы у всех напряжены, и между двумя мальчишками легко может вспыхнуть ссора. Но сегодня ночь довольно теплая, будто повеяло давно ушедшим летом. Дети тихо лежат без сна, успокоенные музыкой. Миша устраивается в отгороженном ширмой уголке, который служит ему комнатой. Здесь, на самом краю гетто, ночь кажется мирной. Изредка слышатся шаги патруля, но обычно ночью на улице немцев не встретишь. Они, будто конторские служащие, отбыв дежурство, ровно в пять спешат из гетто в свои красивые чистые квартиры или во дворец Брюля.

Миша приглушает свет карбидной лампы, растягивается на кровати и начинает молиться за Софию. Она спит сейчас вдалеке от него. Между ними бесконечная зыбкая пустота. Он вздыхает и протягивает руку вправо. Когда они вместе, она всегда лежит справа от него.

На улице раздаются три выстрела. Миша резко садится в кровати, сердце бешено стучит. Мальчики тоже вскакивают на своих матрасах, наброшенных на поддоны, и испуганно прислушиваются, не раздадутся ли новые выстрелы. Аронек прерывисто вздыхает, за свою короткую жизнь ему не раз доводилось видеть вблизи людей с оружием.

Но на улице больше не стреляют.

– Все в порядке, мальчики. Ложитесь, – говорит Миша.

Дети опять укладываются, возятся, скрипят кроватями, шелестят простынями, но не спят, а лежат в темноте с широко открытыми глазами.

На улице снова стреляют, теперь чуть дальше от дома. Потом еще. И еще. Всю оставшуюся ночь гремят выстрелы, пули свистят в темноте.

В гетто никто не спит. Все лежат, прислушиваясь к выстрелам, гадая, что это может значить. После наступления темноты немцы никогда не возвращаются в гетто, разве что для того, чтобы совершить что-нибудь ужасное.

На следующее утро Миша с рассветом выходит на пустынную улицу. Татьяна Эпштейн стоит возле кафе с опущенными жалюзи, закрыв рот фартуком. Через несколько домов от них люди смывают с тротуара пятна крови и, мерно шаркая метлой, сметают в сливное отверстие темную воду.

– Ой, Миша, старика и его сына из тридцатого дома расстреляли, тела бросили прямо на мостовую, словно они собаки. Старик и мальчик, за что их, они и мухи не обидят? Сегодня я кафе не открою. На работу никто не пришел. И скажи Корчаку, чтобы и он сегодня никуда не выходил.

– Скажу.

Он собирается уйти, но Татьяна зовет его обратно.

– Неужели это правда? И вчерашняя стрельба значит, что они взялись за Варшавское гетто? Неужели нас ликвидируют, как в Люблине? К нам в кафе зашел мужчина из Люблина, будто с того света явился. Успел сбежать до того, как всех отправили куда-то на восток. Я не знаю, чему верить. Постоянно появляются новые слухи, один страшнее другого.

Первая мысль – поскорее узнать, что с Софией. Забыв об опасности, Миша решительно направляется в квартиру на Огродовой. Над гетто нависла зловещая пелена страха, ставни закрыты, улицы обезлюдели. На деревянном мостике через Хлодную никого. Но у здания суда на улице Лешно горстка людей стоит перед наклеенным нацистами объявлением. Миша подходит к ним и читает написанное черными чернилами сообщение.

Казни были необходимы, чтобы очистить гетто от неблагонадежных элементов, говорится в нем. Законопослушным гражданам бояться нечего. Каждый должен снова открыть свой магазин или заняться своими делами.