Элизабет Гиффорд - Добрый доктор из Варшавы [litres]

Когда Миша подходит к дому Софии, на улицах уже снова появляются люди. Весть о сообщении распространилась по гетто и успокоила людей.

Свернув на Огродову, он замечает мальчика из коммуны Дрор. Миша догоняет его и спрашивает, нет ли новостей, может, Ицхак узнал что-нибудь.

Бледный как полотно мальчик отвечает:

– Ицхак? Разве вы не слышали? За ним и его женой Зивией пришли вчера вечером. К счастью, ему успели сообщить, что за ним охотятся, и они с Зивией спрятались у друга. Но у охранников в списке было определено количество жертв. Тогда вместо них забрали мальчика и его отца из квартиры снизу. Просто чтобы выполнить план. И скажи Софии, что занятия отменены.

Через несколько дней уезжает Сэмми. После его отъезда тревогой охвачены не только дети.

– Думаете, мы поступаем правильно? – спрашивает Стефа. – Может, попробуем вывести их из гетто по одному? Есть одна польская медсестра Ирена, так она вывозит детей в сумках, ящиках с инструментами и даже в гробах.

Корчак пристально смотрит на нее. Как можно запереть перепуганного ребенка в гробу, в темноте, в одиночестве?

– Нет, пусть остаются вместе. Пока идет война, лучше всего им быть здесь, с нами. Ничего, справимся, нам не привыкать. Не в первый раз мы спасаем наших детей от немцев.

София ждет вестей от руководителя своей ячейки. После них она ощущает прилив сил и еще больше хочет стать настоящим борцом. Однако вестей все нет.

Корчак по-прежнему читает лекции по понедельникам, как обычно, дома, хотя слушателей все меньше. Однажды она с удивлением замечает в задних рядах Ицхака.

Миша с серьезным лицом слушает его. Он поворачивается, когда она подходит к ним.

– Плохие новости. Сегодня утром гестапо арестовало руководителей двух ячеек, – рассказывает ей Ицхак. – Их будут пытать, чтобы выведать имена других. Я пришел предупредить тебя.

София ахает.

– Какой ужас.

Жестокость гестапо хорошо известна.

– Поэтому будьте предельно осторожны. – Ицхак отходит от них. Он должен предупредить других.

Миша не в силах расстаться с Софией. Он идет с ней в квартиру на Огродовой и всю ночь спит на стуле у кровати сестер. Они никогда не чувствовали такой близости, никогда так не наслаждались присутствием друг друга, никогда не любили сильнее. Даже страх, который покидает их только во сне и тут же возникает, стоит им проснуться, не может помешать их любви. Кристина встает очень рано и тихо выскальзывает из дома.

Он ныряет в кровать и обнимает спящую Софию.

От стука в дверь они застывают. Это мальчик из коммуны Дрор. Он рассказывает им, что обоих мужчин страшно пытали, но ни одного имени не слетело с их губ.

Опасность миновала, новых арестов нет, хотя нет и надежды на организацию сопротивления.

И теперь, после той страшной ночи, когда все подпольные газеты были разгромлены, полмиллиона людей, оказавшихся в ловушке под названием «гетто», будут знать только то, что угодно нацистам.

Проходят недели. В воздухе чувствуется весна. Из-за стены веет слабым ароматом сирени. На голубом небе сияет безмятежное солнце.

Ни один из жутких слухов о том, что с гетто произойдет что-то страшное, не оправдался. Россия и США воюют с нацистами, Великобритания бомбит немецкие города, и теперь никто не сомневается, что немцев разобьют и война закончится, это лишь вопрос времени. В гетто верят, что нужно держаться и тогда они выживут в этой войне. А что касается слухов о том, что гетто в Варшаве ликвидируют, как в Люблине, о страшных убийствах, о которых рассказывают оставшиеся в живых, то в Варшаве, при таком большом населении, этого никогда не случится. Это немыслимо.

По предложению Корчака дети пишут письмо. Несколько дней назад, когда в удушающей жаре он пересекал площадь Гжибовского, в глубине арочного портика, ведущего к костелу, перед глазами мелькнула зелень крошечного садика, решетка, увитая розами. Костел всего в квартале от детского дома. Вот бы приводить сюда по нескольку детей, чтобы они могли поиграть в садике. Хорошо бы их пустили. И не слишком опасно. Здешний священник знаком ему. Каким же ярым антисемитом был отец Годлевский до войны, но запел по-другому, когда увидел воочию страдания собственных прихожан – принявших христианство евреев, которые в глазах нацистов так и остались евреями. Теперь он изо всех сил старался помочь евреям в гетто.