Юлия Верба - Троеточие… [litres]

– Полежи хоть пару часов. Это не рекомендация. Это обязательно, – велел Йося. Она сползла с кресла, шатаясь, зашла в общую палату и завалилась на бок на клеенчатую койку.

– Что, в первый раз? – окликнула ее соседка у окна. – Да не реви ты так! Выживешь. Я первый раз тоже плакала. А сейчас раз в год – как на работу. Вот еще минут десять полежу и как раз успею после обеденного перерыва на завод, а то мастер все мозги проест.

Аборты в СССР запретили в 1934-м, а легализовали в 1955-м. К 1964-му официальная статистика абортов достигла пика – более семи миллионов в год. Анестезии на раннем сроке не полагалось. Больничных тоже. Справку об отсутствии на работе по причине аборта брать боялись. Несмотря на легальность процедуры, на собраниях за это осуждали и публично позорили. Поэтому уже через пару часов, истекая кровью, женщины выходили на работу. К 1977-му число абортов снизилось и стабилизировалось до пяти миллионов в год. Людка не знала статистики. Она хотела умереть. Здесь и сейчас – на клеенчатой койке, от боли, стыда и горя.

Через час, не выдержав щебета соседки и двух вновь прибывших, она, содрогаясь от больничной будничной унизительной беспомощности, засунет в трусы кусок старого махрового полотенца, которое ей приготовила Нилочка, натянет колготы и юбку и поедет домой.

Через месяц, перед Новым годом радостный Толик объявит, что уходит в рейс на полгода по специальности, электромехаником. Отличный маршрут с заходом в Сингапур.

– Ну что ты ревешь, глупая? – спросит он. – Я же не на войну. Вернусь весной. Денег заработаю.

Отчего Люда так гордо рыдает, он так и не понял.

– Шо вы там гоцаете как скаженые?! – вылетела во двор баба Шура, то ли приемная дочь, то ли поздняя любовь покойного Макара-камнетеса. – У меня штукатурка в кровать прямо на морду кусками падает! Ой!

Следом за ней выкатились перепуганные жители двора на Мельницкой – кто в чем и с чем.

Нюся Голомбиевская как была – в своем шикарном халате поверх ночной сорочки, с книгой в одной руке и кошкой Нюшей в другой. Нюша, выпучив глаза, страшно подвывала в одной тональности с бабой Шурой.

Баба Таня с девичьей легкостью спорхнула по дребезжащей и гуляющей ходором лестнице с бумажной сельской иконой в жестяном окладе и паспортом в кулечке.

– Ты шо, спишь в своей косынке? – с удивлением покосилась на нее Шура.

Баба Таня мелко крестилась и смотрела на свои окна и пару трещин, которые на глазах ползли к первому этажу.

Люду землетрясение застало за шитьем. Она качала ногами пластину на своей рабочей «Чайке», возле ног в торбах с лоскутами возилась Юлька.

– Ой-да-да! Ой-да-да, – раскачивалась она в такт с домчавшимися из Румынии колебаниями.

Люда закончила строчку и недоуменно оглянулась – на шкафах со скрипом распахнулись дверцы. Люстра раскачивалась.

Людка схватила в охапку Юлю и заорала:

– Мама! Землетрясение! На выход все! Срочно! Женя!

Первый этаж уже полным составом был во дворе.

Мадам Берштейн бросила во дворе мужа и, пригнувшись, как в пламя, рванула назад в квартиру и выволокла старинное кресло и бутылку армянского коньяка.

– Есть женщины в русских селениях. Это шо, самое ценное, шо у тебя есть? – заржала Ася Ижикевич.

– Это вы все стойте, а я буду смотреть на катаклизм в комфорте, и увидим, как вы тут будете к утру замерзать!

Тетя Ида, чья квартира располагалась на втором этаже точно в центре галереи, между двумя лестницами, металась, как Буриданов осел: куда же ближе бежать? – и страшно грохотала. У нее из-за пазухи торчала импортная красная жестяная коробка.

Полина снизу, прищурившись, заорала:

– Ида, чем вы гремите, там шо, челюсть Додика или ваш золотой фонендоскоп?

А Люда с Юлей на руках уже толкала Иду на выход на чугунную лестницу:

– Давайте – она на балке стоит, а та подвесная, сейчас завалится!

– Мама! Мама! Вы где? – кричала Нила.

Она уговаривала Павлика спасаться. А Пава Собаев только полчаса, как допил свою вечернюю порцию портвейна, и сладко заснул.

– Да отвяжись ты, Нилка, корова, хватит диван шатать! Какое землетрясение? Отвали, дай поспать!

Нила выбежит одна, за ней спокойно спустится Евгения Ивановна Косько – в вязанке, туфлях, с сумкой, в которой лежала вся папка с семейными документами, пару пачек беломора, батон хлеба, нож, спички и банка тушенки.

4 марта 1977 года в Одессе произошло землетрясение силой в семь баллов. В центре обвалились балконы и пошли глубокие трещины. В тот день в эпицентре, в Бухаресте, погибли 15 тысяч человек.