Карлос Рохас - Долина павших

Известный французский писатель Андре Мальро в своих очерках о Гойе приписывает решающее значение болезни 1793 г., после которой глухой Гойя, по словам Мальро, стал «медиумом» мира инфернальных бредовых видений. Некоторые отголоски этой концепции слышатся и в «Долине павших» в теме Сатурна. Однако авторитетнейший сейчас исследователь Гойи Пьер Гассье и английский ученый Гвин Уильямс отрицают, что Гойя болел сифилисом. Как бы то ни было, мучительная болезнь, поставившая Гойю на край могилы, сказалась на его темпераменте и мировидении: он уже не вернулся к идиллической веселости своих картонов для шпалерной мануфактуры, но вовсе не замкнулся в болезненном самоуглублении. В письме, отправленном им сразу же по возвращении к жизни и работе, Гойя пишет о новой серии картин, в которых ему «удалось сделать наблюдения, обычно не попадающие На заказные полотна, поскольку в таких работах нет места фантазии и выдумке». Наблюдение жизни в сочетании с фантазией — вот цель Гойи. Фрески в часовне Сан-Антонио-де-ла-Флорида, многие жанровые картины и портреты доказывают, что и после болезни Гойя не утратил способность чувствовать и ценить прелесть жизни, ее светлую, радостную сторону. Но теперь, обостренное страданиями, его зрение стало тревожнее, кругозор вобрал куда более широкий круг разнородных явлений действительности. Что же касается чудовищ: ведьм, оборотней, скелетов, прихорашивающихся старух — то и они пришли не из глубин подсознания. Историки и искусствоведы обнаружили множество сходных мотивов у писателей — современников Гойи: нередко Гойя фантазировал на темы популярных в то время комедий, сатирических очерков или просто народных поверий. Особенно любопытен такой факт. В начале XVII в. был опубликован отчет об инквизиционном процессе над ведьмами в городке Логроньо. Несколько сот несчастных женщин признались в чудовищных преступлениях: оргиях с дьяволом, детоубийстве, каннибализме и пр. Друг Гойи Леандро Моратин (он появляется и в «Долине павших») переиздал этот отчет, сопроводив его язвительными комментариями. Сюжеты многих листов «Капричос», варьирующиеся и в картинах Гойи, восходят к этому изданию. Доказательством служит также и то, что Гойя в подписях для обозначения «шабаша ведьм» употребляет довольно редкое в испанском языке, баскское по происхождению, слово «aquelarre», которое встречается в замечаниях и в частных письмах Моратина. В трактовке образов всей этой нечисти ощутимо, однако, различие. «Для Моратина с его воззрениями энциклопедиста, — резюмирует Э. Хелман, обратившая внимание на эти совпадения, — ауто в Логроньо было чистым фарсом, а признания ведьм — неправдоподобными выдумками необузданного воображения, в то время как у Гойи ведьмы и испуганная толпа страшат своей подлинностью. В этом, как и в других случаях, Гойя, хотя он и разделял идеи и оценки своих просвещенных друзей, был ближе к глубочайшим народным чувствам» [4] Е. Helman. Jovellanos у Goya. Madrid, 1970, р. 253. .

Гойя был гениальным художником-мыслителем, и он не мог лишь высмеивать своих ведьм и демонов как предрассудки, копошащиеся в темных углах, куда не достигает свет Божественного Разума, но не мог и безмятежно любоваться ими, как это делали ранние романтики в эпоху расцвета балладного жанра. Думается, что Гойя «был ближе к глубочайшим народным чувствам» не тем, что полностью их разделял, а тем, что отдавал себе отчет, какова реальность народного сознания и как это сознание воздействует на судьбы нации. Еще в 1798 году, до трагического опыта послереволюционных лет, когда подстрекаемые монахами и «королевскими добровольцами» простые люди помогали тащить на виселицу либералов, Гойя в картине «Наложение рук» изобразил толпу, легко поддающуюся науськиванию, готовую распять невинного, не задумываясь — почему, ради чьей выгоды. «Это хуже всего» — стоит подпись под листом № 74 из серии «Бедствия войны», на котором тоже изображена толпа простонародья, покорно и внимательно слушающая осла, читающего какой-то указ. «Он не понимает, что делает» — другой рисунок старого Гойи: мастеровой с закрытыми глазами стоит на лестнице, размахивая молотом, а внизу уже валяются обломки прекрасной статуи, лицо которой очень напоминает «Истину» или Несущую свет с рисунка «Свет из тьмы».

Тема этого рисунка, скорее всего, была подсказана Гойе реальным эпизодом, упоминавшимся в газетных отчетах о возвращении Фернандо VII в Испанию после того, как он отрекся от сражавшихся соотечественников и раболепствовал перед Наполеоном. Впоследствии К. Маркс привел этот эпизод в работе «Революционная Испания» в качестве иллюстрации духовного порабощения испанского народа реакционной правящей кликой: «Редко мир был свидетелем столь унизительного зрелища… От Аранхуэса до Мадрида экипаж Фердинанда тащил народ… Над входом в здание кортесов в Мадриде красовалась большая бронзовая надпись „Свобода“; толпа бросилась к зданию, чтобы сорвать эту надпись; притащили лестницы и стали срывать буквы со стены, сбрасывая их одну за другой на мостовую под восторженные крики присутствовавших» [5] К. Маркс и Ф. Энгельс. Собр. соч., т. 10, с. 470. .