Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

И опять кто-то расхохотался нервным, чуть ли не истерическим смехом.

Геза вздрогнул, кровь прилила у него к лицу, но он продолжал говорить. Только тон у него стал ораторским. Вернее, не ораторским, а полемическим, более убедительным.

— После сорок пятого казалось, что начинается подлинно народная революция… но ее не произошло, она как-то сошла на нет. Правда, иначе и не могло быть. И было бы наивным надеяться на что-то другое. Наш народ всегда на один такт отставал от хода истории. В этом наша трагедия. Последующие двенадцать лет позволили нам ликвидировать такую историческую асинхронность… И вот теперь наконец пришло время настоящей народной, национальной революции. Все события, которые произошли за эти двенадцать лет, несмотря на свою трагическую противоречивость, не могли быть иными. В этом суть. Предъявить же людям требования по большому счету мы сможем лишь в будущем, причем ответит любой, кто станет на пути истинной революции…

Я был поражен. Это же совсем другой Геза! Где только он таил эти мысли? А с какой убежденностью он высказал их! Неужели передо мной тот самый Геза, циник и насмешник?

— Жаль, нашего родного отца Ракоши нет здесь! — изрек вдруг с иронической усмешкой Фодор, озираясь вокруг и прищелкнув пальцами. — Вот бы кто с удовольствием послушал наши разговоры! — И поспешно добавил, уже примирительным тоном: — Однако ты, Геза, прав в том, что главное сейчас — это будущее… Тут мы можем с тобой согласиться.

— И в том, — Геза метнул на него колючий взгляд, — что и среди нас нашлись дрянные люди.

Фодор побледнел, глаза у него сузились. Он резко повернулся и пошел прочь. Алмар и остальные члены делегации после небольшого колебания устремились за ним.

Разошлись и те, кто остановился послушать спор, и мы остались вчетвером, а по существу, втроем, поскольку Селеш по-прежнему вел себя так, словно его не было с нами. Он закуривал сигарету, не докурив ее до конца, бросал, брал новую… Чонтош продолжал молча стоять, хотя теперь его никто не удерживал. Он, словно ванька-встанька, покачивался вперед и назад, становясь то на носки, то на пятки, чтобы сохранить равновесие.

— Сегодня вечером ты дома? — спросил я у него. Он утвердительно кивнул. — Тогда я зайду к тебе.

Он снова кивнул, продолжая раскачиваться. Немного погодя сказал:

— Люблю рассвет… и такие широковещательные политические концепции, с помощью которых пытаются исторически оправдать цинизм и постыдную безответственность. — Это явно предназначалось Гезе, хотя он и смотрел на меня. Говоря, Чонтош словно пережевывал слова, хрустя ими, как хрящиками во время еды. Он говорил неторопливо и, казалось, бесстрастно. И даже перестал раскачиваться. Это придавало его словам какой-то особый смысл.

Неожиданно перед ним встал Геза.

— Может быть, ты все-таки скажешь, что имеешь против меня? За тринадцать лет у тебя было время разобраться во всем.

Чонтош не ответил, даже не взглянул на него. По-прежнему он обращался только ко мне:

— Сам посуди! Концепция тогда полезна и хороша, когда она и принципиальна, и в меру венгерская по духу, и пафос в ней есть, и даже этика! — На слове «этика» он сделал ударение. — И к тому же служит оправданием упорного нежелания взять на себя какую бы то ни было ответственность. Чем тебе не лафа! — Тут он щелкнул зубами, как собака, когда она пытается схватить назойливую муху. — Ты спросишь: где же истина?.. Или, будем скромнее, крупица истины?.. Ну, да это не имеет значения!

— И ты еще смеешь говорить об истине? Об ответственности? Чихать тебе на то и на другое. Даже на идею. Да что там идея! Тебе нет дела и до людей! До всей венгерской нации! Главное, чтобы твоя концепция была стерильной. Все это похоже на месть, но неизвестно за что. В этом вся твоя жизнь. Потому-то я и не считаю тебя героем, мучеником, даже жертвой! — Эти слова Геза произнес с какой-то яростной злобой. Короткие фразы звенели, точно удары молота по наковальне.

Чонтош резко повернулся и, размахнувшись, влепил Гезе пощечину.

От неожиданности Геза отпрянул назад, но в следующую секунду ринулся на Чонтоша; мы с Селешем, который мгновенно очнулся от угрюмого оцепенения, едва успели удержать его. Когда я сжал руку Гезы, то по тому, как были расслаблены его мышцы, понял, что он не ударил бы Чонтоша, даже если бы мы не удержали его. И я тут же отпустил его руку. Селеш же продолжал держать Гезу и ругаться:

— Идиоты! Зверье! Готовы глотку перегрызть друг другу!