Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Рядом с ним угрюмо, склонив непокрытую голову, стоит его второй сын, Шандор, младший брат Гезы. И у него уже седина пробивается в волосах. Неужели мы так постарели? Я вспоминаю, каким он был шестнадцать лет назад: молодым, сильным, веселым. Он всегда улыбался, и когда обнажал свои крепкие желтовато-белые зубы, то казалось, что ими он способен раскусить земной шар. Своего старшего брата Гезу он очень любил и относился к нему с той снисходительной доброжелательностью, какую обычно проявляют к более слабому. Если Геза, случалось, выйдет в поле и возьмет в руки косу, он непременно отберет ее у него. «Это тебе не кисточка! Ступай лучше малюй», — скажет он сквозь смех, закрывая глаза и запрокидывая голову, как обычно делал, когда смеялся.

Сейчас и он поет.

Мой взгляд снова останавливается на Лили Варнаи. Вот на ее белокурые волосы, собранные в пучок, упали лучи заходящего за вершину Надьхедеш солнца. Не ласковые это лучи; скорее холодные, отталкивающие, разящие, как стрела. Сейчас эта женщина скорбит в полном одиночестве, сиротливо, словно отверженная. Мне даже показалось, что с того момента, как запели псалом, люди, стоявшие поближе к ней, заметно отодвинулись в сторону. Она стоит робкая, беспомощная, как бы прося пощады. Слова псалма обрушиваются на нее, как камни. Она с мольбой смотрит на могилу, словно ожидая оттуда заступничества…

— Ладно, так и быть, подвезем! — соглашаюсь я и тяну за рукав Пишту Вирагоша. — Только я никак не возьму в толк, зачем тебе понадобилось тащить ее сюда, чтобы потом бросить!

— Пойми же…

— Ладно, подвезем! — перебиваю я, не желая слушать его оправданий.

— Спасибо, — смущенно бормочет он, пробираясь бочком в сторону.

Стоявшие за кладбищем подводы уже двинулись по каменистой дороге к селу. С поля, подернутого мглистой дымкой, все еще доносится неумолчное гудение трактора. Заработали моторы автомашин; набрав скорость, машины устремляются вперед. Оставшиеся еще у могилы люди не спеша расходятся, покидают кладбище.

— Вы, надеюсь, заночуете? — спрашивает Шандор, подходя к нам.

— Нет. Сегодня же нам надо вернуться.

— Непременно сегодня?

— Да. У меня съемки.

Мы тоже молча двинулись. Впереди понуро бредет тетушка Балла. С одной стороны ее поддерживает Марта, с другой — жена Шандора. Они даже не поддерживают, а как бы бережно несут на руках худенькую старушку, словно играют в игру «аисты несут своего птенца». Дядюшка Балла, сгорбившись, шагает следом за нами, теперь у него уже не такая выправка, какая была, когда он стоял у могилы сына. Смерть сына тяжким бременем легла на плечи старика, пригнула его к земле.

— Кто затеял, — спрашиваю я у Шандора, — пение псалма?

— Не знаю. Насчет псалма никто не уговаривался. Мы выполнили волю Гезы. Даже священника не пригласили…

— Знаю. Но как же все-таки получилось?

Шандор пожимает плечами. Затуманенным взглядом смотрит на родителей.

— Больше всего жаль стариков… Мать убита горем, — говорит он. И немного погодя добавляет: — У могилы не принято ругаться. Вот мы и запели…

— Не все пели.

Ко мне подходит Габор Йенеи.

— Вы долго пробудете здесь?

— Сейчас уезжаем в Пешт.

— А мне так хотелось потолковать с тобой.

— Приходи к Шандору.

Он что-то невнятно бормочет, но потом уже громко добавляет:

— Тогда придется в другой раз. Когда еще-то приедешь? — И, не дожидаясь ответа, присоединяется к толпе идущих мимо людей.

— Вы что, не ладите с ним? — спрашиваю я у Шандора.

— Небось он тоже не пел, ведь правда?! — восклицает Шандор с горькой, почти едкой иронией в голосе.

Вот уже и село. Мы идем по главной улице. Главной ее здесь считают потому, что она замощена щебнем и проходит через все село. На ней расположены сельсовет, почта и церковь. Как быстро растет подросток, неизвестно когда успевший стать долговязым, так вытянулась и эта улица. Сколько здесь новых домов! В сторону гор вырос целый квартал. За минувшие пятнадцать лет я часто наведывался сюда: не проходило года, чтобы я хоть раз не погостил здесь денек-другой, а иногда приезжал и чаще. И не мог не обратить внимания на строящиеся дома. Наверняка видел их. Почему же сейчас они вдруг встали передо мной огромным массивом, как нечто доселе невиданное, и так преобразили в моих глазах облик всего села? Возможно, такое впечатление складывается в связи с тем, что ты навсегда прощаешься со всем этим и сознаешь: теперь ты уже здесь чужой!