Ильдефонсо Фальконес - Собор у моря [Литрес]

— Нет, — ответил солдат после небольшого замешательства.

Он бы предпочел быть подальше отсюда. Лучше бы он сражался против мавров или оставался дома со своими детьми.

Что это, зачем смерть? Повешенный боролся за жизнь своих детей, за этого ребенка, который сейчас вопросительно смотрел на него, как и все присутствующие на площади.

— Викарий приказал, — выдержав паузу, пояснил солдат, — чтобы они оставались на площади три дня.

— Я подожду.

— Потом их перенесут к воротам города, как любого осужденного в Барселоне, чтобы всякий, кто проходит мимо, знал закон викария.

Солдат повернулся спиной к Арнау и начал новый круг, который заканчивался всегда возле одного и того же повешенного.

— Голод, — сказал вдруг Арнау. — Он всего лишь… был голодным.

Когда, закончив свой круг, солдат снова подошел к Бернату, он увидел, что мальчик сел на землю, рядом со своим отцом, и, обхватив голову руками, плакал. Солдат не посмел прогнать его.

— Пойдем, Арнау, — настаивал отец Альберт, который спустя немного времени подошел к нему.

Арнау покачал головой.

Священник хотел поговорить с ним, но ему помешал крик — это прибежали родственники остальных казненных. Матери, жены, сыновья и братья собирались у трупов и стояли в тягостном молчании, прерываемом лишь чьим-нибудь горестным криком.

Солдат отрешенно ходил по кругу, сцепив зубы и представляя, что слышит крики неверных на поле брани…

Жоан, пересекая площадь по пути домой, подошел к мертвым и потерял сознание при виде этой ужасной сцены. Он даже не успел увидеть Арнау, который все так же сидел у трупа отца, раскачиваясь взад-вперед.

Товарищи Жоана подняли его и отнесли во дворец епископа.

Арнау тоже не видел своего брата.

Прошли часы; Арнау оставался сидеть, не обращая внимания на горожан, которые приходили на площадь Блат, ведомые сочувствием или любопытством. Только шаги солдата, топтавшегося вокруг повозок, прерывали его горестные мысли.

«Я бросил все, что у меня было, лишь бы мой сын был свободным, — сказал ему отец недавно. — Я бросил наши земли, которые были собственностью Эстаньолов целые столетия. И все ради того, чтобы никто не мог поступать с тобой так, как поступали со мной, моим отцом и моим дедом. А сейчас мы вернулись к самому началу и зависим от каприза тех, кто называет себя знатью. Правда, есть разница: мы можем отказаться. Сынок, научись пользоваться свободой, которая стоила нам стольких усилий. Тебе одному решать».

«Мы действительно можем отказаться, отец?» — вспомнил Арнау свой вопрос, когда сапоги солдата снова промелькнули перед его глазами.

«У голодного нет свободы», — ответил тогда Бернат.

«Вы уже не голодны, отец», — хотел возразить ему сын…

— Дети, посмотрите на них хорошенько, — раздался знакомый голос. — Это — преступники.

Впервые за последние несколько часов Арнау позволил себе поднять голову.

Неподалеку от него стояла баронесса и ее трое приемных детей, которые смотрели на обезображенное лицо Берната Эстаньола. Арнау впился глазами в ноги Маргариды, потом перевел взгляд на ее лицо. Его двоюродная сестра побледнела, как и ее братья, но баронесса улыбалась и, не скрывая злорадства, уставилась прямо на него.

Арнау поднялся, дрожа всем телом.

— Они не заслуживают права быть гражданами Барселоны, — заявила Изабель.

Арнау сжал кулаки, так что ногти впились в ладони; его лицо налилось кровью, нижняя губа задрожала. Баронесса продолжала улыбаться.

— Чего можно было ожидать от беглого серва?

Арнау хотел было наброситься на Изабель, но на его пути встал солдат, и мальчик столкнулся с ним.

— С тобой что-то не так? — спросил солдат и, перехватив взгляд Арнау, добавил: — Я бы не стал этого делать.

Арнау попытался обойти солдата, но тот схватил его за руку. Изабель уже не улыбалась; выпрямившись, она надменно поглядывала на Арнау.

— Я бы не стал этого делать, — настойчиво повторил солдат. — Ты найдешь себе погибель. Он — мертв, а ты — нет.

Заметив, что Арнау немного успокоился, солдат мягко произнес:

— Сядь-ка.

Арнау уступил, и солдат встал на страже рядом с ним.

— Хорошенько посмотрите на них, дети, — снова заулыбалась баронесса Пуч. — Завтра мы вернемся сюда. Повешенные останутся здесь на общее обозрение, пока не сгниют, как и должны гнить беглые преступники.

Арнау прикусил губу, чтобы она не дрожала. Он с ненавистью смотрел на Пучей, пока баронесса не решила наконец уйти.