Виталий Коротич - От первого лица [litres]

Одинокий игрок, плохой стратег, он позволял себе иногда хитрые комбинации с хитрыми своими соратниками. В эти-то игры профессиональный чиновник Горбачев играть умел! Он мог пожурить и прикрикнуть, потому что ТАК БЫЛО НАДО. Он бывал скрытен при наигранной простоватости, но – и это принципиально важно – он никогда не был страшен. Ни для кого. Таких в России рано или поздно всегда сметали, сам демократический характер горбачевских реформ таил в себе их недемократическую развязку. К тому же Михаил Сергеевич был болезненно мнителен, приглядываясь и прислушиваясь к собственным ощущениям, аки красная девица на выданье. Однажды я сказал Горбачеву, что интеллигенция, по-моему, к нему хорошо относится, потому что не придумывает очень уж обидных анекдотов в его адрес.

– Не ври, – четко артикулируя, сказал Горбачев. – Я слежу за этим. Хочешь, расскажу один? Стоит очередь за водкой, и последний в очереди говорит: «Что за безобразие! Пойду-ка набью Горбачеву морду за такие порядки!» Через час возвратился. «Ну что, набил?» – спрашивают из очереди. «Нет, там очередь еще больше!..»

– Кто вам это рассказывает? – спросил я.

– Рассказывают! – протянул Горбачев и тут же добавил: – Я с людьми на местах часто общаюсь. Даже по телефону. Я дорожу тем, что ко мне простые люди хорошо относятся, самые простые, знаешь…

Вот это уже неправда! Тем самым «простым людям» он надоел уже вскоре, они никогда не идентифицировали себя с ним и массово перевели генсека в разряд мудрствующих бездельников, непонятных народу.

Как бы Горбачева ни упрощали, но в тактических играх он бывал вовсе не прост. У него бывали комбинации, просчитанные по-гроссмейстерски, на много ходов вперед, совершенные на грани возможного. Обсаженный со всех сторон старой чиновничьей гвардией, стукачами и солдафонами, он постоянно решал немыслимую задачу: как проскочить вперед, не доводя их до крайности, даже демонстрируя им, что все либералы и щелкоперы зажаты у него в партийном кулаке. Он фантазировал про реформы и рассуждал с партократами про общее дело, а у тех его не было с реформаторами, разваливающими ИХ страну.

Я не раз говорил и повторю: Горбачев – личность трагическая. Не то чтобы с каждым годом – с каждым месяцем, особенно быстро в конце карьеры, уходила из него картинная комсомольская бодрость, нарастала боль. В нем было что-то от хорошего спортсмена, ушедшего в прорыв и знающего, что вот-вот его остановят. В Ельцине, которого привычно считают горбачевским антиподом, многие из названных качеств повторялись; все-таки они с Михаилом Сергеевичем одного политического поля ягоды. Но Ельцин достиг того, чего у его всесоюзного предшественника не было: народ очень часто себя с Ельциным отождествлял. Никогда сибирские шахтеры или машиностроители с Урала не идентифицировали себя с Горбачевым, а Ельцина (того еще, машущего ладошками в троллейбусе, – не все ведь знали, что за троллейбусом следует начальственный лимузин) признавали за своего. Одно время это продлевало политический срок российского президента; вначале Ельцин всего на чуть-чуть, но меньше зависел от своего окружения. А затем – растворился в нем и пропал…

Горбачев не был огненным ангелом с мечом в правой руке. Он постоянно хитрил, постоянно боялся за себя. Помню, как он кричал на нас, редакторов, 13 октября 1989 года. Он обвинял прессу в безответственности, в разнообразных загибах-перегибах и в плохом служении партийному делу. Затем он поднял в зале Старкова, редактора набирающих популярность «Аргументов и фактов». Помню звенящую тишину, когда Горбачев совершенно по-хрущевски тыкал пальцем в Старкова и кричал, сверкая неизменными очками в тонкой оправе, что на его, Старкова, месте он бы немедленно подал в отставку и ушел из газеты. А все дело было в опубликованном «Аргументами» опросе общественного мнения, согласно которому Горбачев уже не был первым по популярности политиком, а его заместитель Лигачев и вовсе оказался в конце реестра. Горбачев лютовал так, будто редактор разгласил секрет изготовления немыслимой бомбы или еще чего-то, на чем зиждется державная мощь.

Когда он кричал, никогда не было страшно. И неожиданно не было. Будто глядишь в записи матч, о результате которого знаешь. И эта атмосфера вялости расползалась вокруг генсека ЦК партии, которого никто не боялся.

Меня вызвал для беседы партийный идеолог Вадим Медведев, и я ахнул, увидев у него в кабинете на столе для совещаний кофейные чашечки и печенье.