Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Высланный для охраны английской миссии от ее друзей русский эскорт не догнал ни генерал-бехадура Лемсдена, ни капитан-бехадура Йетса. Они ускакали, окруженные остатками афганского отряда.

С той поры исторический рок и интересы Британии беспрерывно встречаются в ущельях и на равнинах Средней Азии. Последнее их свидание произошло на Памире. Здесь, как на крыше мира, Англии очень хотелось бы занять конек и усадить на него политического агента. Число политических агентов Англии превысит в Азии вскоре число ее странствующих приказчиков с бирмингемскими товарами.

А как принял народ Теке коренную перемену его судьбы? Вышедшему из черной кости Мумыну пришлось обратиться по-прежнему в общую массу людей. Нелегко ему было расстаться со званием есаула и с положением адъютанта при сардаре. Скрывшись в Асхабад, он бежал бы и далее, потому что сербазы и казаки шли по пятам, но бежать и только бежать – разве это назначение человека?

Мумын решился поэтому остаться в Асхабаде на положении бедняка, у которого ничего нет, кроме надежды на случайное счастье. В этой смутной надежде он спрятал свое единственное достояние – клынч – за городом в песчаный бархан, куда и приходит по временам любоваться блестящим лезвием, подышать на него и вновь спрятать поглубже в песок.

А чем же кормиться? В соседнем ауле ему дали место в кибитке и войлок для подстилки, с тем чтобы он ходил каждое утро в город с турсуком кумыса на продажу.

– Слявни молако, слядки молако, кусни молако! – выкрикивает он, пробегая по раскаленному песку асхабадских проспектов. – Купи, барыня, молако!

– По-вчерашнему, с войлоком?

– Нет, у меня сегодни московски молако.

– Знаю я твое московское молоко.

– У меня мышь попала молако. Вот какой молако!

Мумын выхваливает свой товар, как научили его хвалить шалуны из русского медресе. Разумеется, доходы его невелики. Теперь он просит каждого, кому продает кумыс, протекции для поступления объездчиком в таможенное ведомство. Если заветная мечта его не удастся, он переделает свой боевой клынч на простой резак и отправится рубить камыш для казачьей пекарни.

С переменой политической судьбы переменилась и бытовая сторона жизни теке. Сильную конкуренцию их верблюдам создала железная дорога, протянувшаяся наконец от Каспия к Самарканду и идущая далее, мимо грандиозных развалин мечетей и усыпальниц. Дух великого Тимура, мечтавшего об обращении всего мира в ислам, несомненно, оскорбляется свистками русского паровоза. Но черный камень над его прахом лежит так неподвижно.

Над созданием закаспийской дороги трудился солдат – родной брат тем апшеронцам и ставропольцам, которые прошли здесь в облаках дыма при блеске боевого огня. Рельсы ее протянулись мимо южного фаса Голубого Холма, неподалеку от гремевших в свое время редутов: Опорного, Ставропольского, Великокняжеского и других. На месте Янги-Калы, служившей передовым фортом, стоит степная железнодорожная станция, тщетно ожидающая пассажиров.

На ее виду постепенно и быстро рушатся бывшие когда-то твердыни всего Теке. Следующие мимо нее пассажиры широко раскрывают заспанные глаза перед неожиданно появляющеюся громадной руиной. Впрочем, большинство пассажирских голов занято на этой дороге соображениями об американском хлопке туркестанской культуры и расчетами за премированный сахар киевских сахароваров.

А между тем законы разрушения, взявшие верх над законами творчества, ведут над остатками Голубого Холма неумолчную работу. Стены его принизились и вспухли. Степной ветер чувствует себя властным над ним господином. Во многих местах они дали расселины и обвалы, так что пройдет еще десяток лет, и даже участник штурма не укажет места минного взрыва и батарейной бреши. Подземелья, в которых теке трепетали за свою жизнь, и кладбища обоих станов кишат теперь всякими тварями, не брезгающими гнездиться в грудах костей.

Жутко приходится степняку, приткнувшемуся поздней ночью на усталом верблюде к руинам крепостной стены.

Вокруг нее над бесчисленными ямами и могильниками несется раздирающий вой голодных шакалов. В расселинах плачут совы. Повсюду шуршат целые гирлянды летучих мышей. К тому же чутко настроенное ухо степняка слышит и тяжелые вздохи павших батырей, и детские вопли, и лязг железа, и ржание коней…

Ничего этого не слышит офицер, стремящийся в столицу на экзамен в академию Генерального штаба. Окинув утомленным взглядом развалины Голубого Холма, он припоминает прошлое страны и повторяет про себя в виде ответа на предстоящие вопросы профессора военной истории: