Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Через полчаса в салоне русской резиденции произошла неожиданная встреча представителей английской и персидской дипломатии. Первый изумлялся, узнав, что победитель Теке гостит в Люфтабаде.

– Известие это я принимаю ad referendum, – заявил сэр Томсон представителю русской резиденции, – но если оно подтвердится, то я буду вынужден присоединить и свою просьбу к желанию высокостоящего сапихсалар-азама. Немедленное отозвание русского генерала из Люфтабада будет простой справедливостью.

Разумеется, представитель русской резиденции ответил совершенной готовностью удовлетворить все законные желания их превосходительств.

Не далее, однако, как на другой день после этого свидания Сапих-салар-азам пробирался уже на улицу Кучей-черак-газ, озираясь заботливо, чтобы его неурочный визит не заметили на улице Кучей-ла-Лезар. Он был прост, как человек, у которого недостает даже краски, чтобы выкрасить хвост своей лошади.

Со всевозможными оговорками и восточными арабесками он сообщил его превосходительству русскому резиденту – по долгу вековой дружбы – что коварная Англия предлагает ему присоединить Герат к владениям шахиншаха, но что он, как верный друг России…

Доверие требовало доверия.

– Меня всегда поражал ваш дар государственного предвидения, – отвечал русский резидент. – Вы, разумеется, поняли быстрее меня, куда клонится предложение Англии. Но, увы, она повторяется! На другой день после вашего согласия в Герате очутится резидент Англии с багажом в виде благоприятного торгового договора. Резидента кто-нибудь обидит… всегда случается так, что их обижают… И тогда Персия будет призвана к ответственности. В ограждение же резидента от оскорблений в его распоряжении очутится батальон спаги, а Персии будет предоставлено положение индийской провинции. Не устрашает ли вас эта перспектива? Что же касается петербургского кабинета, то она представляется ужасной, и я заранее ручаюсь, что Россия не допустит свою добрую соседку до подобного положения. Теперь в Теке не более двадцати тысяч человек, но у нас на Кавказе, вы знаете, стоят всегда наготове два-три совершенно готовых корпуса.

Сапих-салар-азам подтвердил, что именно эту картину предвидел его государственный ум и что он ни за что не согласится подать совет своему повелителю сойти на путь индийских магараджей.

И Герат остался до времени Гератом.

Русский резидент признал, впрочем, и по личным дипломатическим соображениям необходимым просить Петербург об отозвании беспокойного генерала из Люфтабада. Петербургские канцелярии единодушно приняли к сердцу это представление; телеграммы полетели за телеграммами. Но телеграф доходил тогда только до Бами, откуда депеши посылались в Люфтабад с нарочными, не всегда исправными. По крайней мере первая телеграмма пропала, пропала и вторая. Тогда третью телеграмму было уже приказано начальнику штаба лично доставить Михаилу Дмитриевичу.

Оставалось повиноваться.

Бросив прощальный взгляд на дорогу в Герат, Михаил Дмитриевич снялся и выступил обратно в Бами. Он уносил с собой наскоро набросанные кроки и один очень важный документ, добытый у Тер-Грегорянца. После потери этого документа владелец его бежал, как потом оказалось, из Люфтабада без оглядки. Письмо было написано по-английски и помечено: «Геок-Тепе, 5 января 1881 года».

«Сэр! – писал, очевидно, очень сведущий агент. – Мои письма о первых двух вылазках текинцев свидетельствуют перед вами об их необычайно воинственном духе и о торжестве их сокрушительных натисков.

Но если вам угодно припомнить, я не предавался иллюзиям и докладывал вам, что без нашей помощи этот дикий народ не устоит против европейского оружия. Предвещания мои сбываются. Вчерашняя вылазка покрыла все Теке позором.

Русский командующий разгадал тактику неприятеля и отразил хитрость хитростью. На ночь он вывел свои войска из траншей и позволил приблизиться вылазке при необыкновенной темноте на расстояние десяти шагов. И только когда в воздухе послышались взмахи текинских шашек, раздалось по всем траншеям грозное русское “пли!”.

Сэр! Еще несколько мгновений текинцы рвались столкнуться с русской грудью, но свинцовый град был неумолим. Нападавшие образовали пораженную ужасом толпу. Площадь, которую она должна была пробежать, чтобы укрыться за стенами крепости от беспощадного истребления, покрыта и теперь перед моими глазами сотнями трупов. Смело утверждаю, что старые фурии, бившие по щекам возвратившихся сыновей своих, поступали несправедливо.