Адель Алексеева - Кольцо графини Шереметевой

Долгорукие, как всегда, вместе, стоят трудно. Алексей Григорьевич горделиво оглядывается, более внимания обращая на царскую невесту, свою дочь, чем на новобрачных. Впрочем, он доволен и Иваном — Шереметева умна, хороша собой, с характером, а Ивану, как коню, нужны железные шенкеля и плёточка.

Марья Ивановна еле держится на ногах, однако переходит из комнаты в комнату, не спуская умилённых глаз с жениха и невесты, всё примечает, во всём находит особые знаки, худые или добрые приметы. Архиерей широко перекрестил молодых — это славно. Жених подарил кольцо с жемчугами и гранатами — напрасно, жемчуг к слезам; ещё хуже — что уронил кольцо. И какое кольцо! Подарил его Пётр Великий на свадьбу дочери её, а когда умирал фельдмаршал, вручил Наталье — мол, пусть жениху подарит, когда вырастет, камень тот заморский, смарагд называется, и счастье приносит...

Вдобавок, когда выходили на улицу, кошка дорогу перебежала, — ох не к добру это!..

До глубокой ночи продолжается торжественная церемония на Воздвиженке. В полночь отъезжающие кареты, экипажи, сани, коляски запрудили переулок — ни пройти, ни проехать. В чёрном воздухе вспыхивают фейерверки, горят смоляные бочки, рассыпаются красные брызги — светло как днём!

А с неба льётся слабый свет звёзд, сияние Млечного Пути, столь же таинственное и неведомое, как будущее жениха и невесты...

Император отпустил от себя Долгорукого на три дня, и все три дня князь почти не покидал шереметевский дом. Со дня помолвки его как подменили — стал сдержан, молчалив, бокалы с вином лишь пригубливал, беседы вёл умные, толковые, даже пробовал играть на скрипке. С невестой держался на расстоянии. В мыслях-то, в сердце своём в объятиях её стискивал, ласкал, а в жизни только пальчиков холодных иногда касался. Боялся коснуться, к примеру, коленом её ноги — как костёр она его обжигала. Уходя же, шептал: «Лазоревый цветик мой, дождусь ли? Скорее бы свадьба!»

Свадьбу решили играть 18 января. И не только потому, что за день до того Наталье исполнялось шестнадцать лет, но оттого, что на тот же день назначена государева свадьба, а двойные свадьбы, известно, к счастью.

Три отпущенных для помолвки дня пролетели быстро, и Долгорукий вновь вернулся в лефортовский дворец. А Наталье пришло время навещать своих сродников. В первую очередь Владимира Петровича, который по нездоровью своему отсутствовал в день помолвки. Отправилась она туда с младшим братом Сергеем.

Дядя был уже на своих ногах — сердечная боль отпустила, — и он бурно выражал радость. На столе лежала простая еда: холодная говядина, капуста, квас, любимое дядино желе из клюквы. Владимир Петрович потребовал подробного отчёта о том, как прошёл сговор, и Наташа охотно о нём поведала:

— Ах, дядя, вправду сказать: редко кому случалось видеть такое знатное собрание! Вся императорская фамилия была на нашем сговоре, все чужестранные министры, все знатные господа, весь генералитет. Столько было гостей, сколько дом наш мог вместить... Ни одной комнаты не было пустой... А подарков сколько!.. Петруша поднёс Ивану Алексеевичу серебра пудов шесть! — старинные великие кубки, фляги золочёные... Когда мы выходили — простой народ запрудил улицу, и крики стояли, и славили меня: «Слава Богу! Господина нашего дочь идёт за великого человека! Восславит род свой и возведёт братьев на степень отцову!»

— Вот и славно... — раздумчиво заметил Владимир Петрович. Он подвёл племянницу к шкафу. — Вот, — взял в руки большую гербовую бумагу с начертанными на ней рисунками, знаками — родословное древо Шереметевых. — Дай Бог тебе внести в сие древо достойных потомков! — торжественно возгласил он и добавил: — А это ещё одна штуковина, подарок тебе — флорентийская мозаика, которая подарена была самим папой римским! В наши с отцом твоим молодые годы!

Дядя стар и болен, однако ничуть не утратил энергии и жизнелюбия. К тому же стал изрядно говорлив. Подобно всем петровским дворянам, которые вели суровую походную жизнь, а на старости лет забирались в свои вотчины или московские дома и отлёживались там, любил рассказывать молодым о деяниях предков. Он и сегодня пустился в воспоминания.

— Рохлей али пентюхов в нашем роду не было! Чести искали на полях сражений, и забота их не о себе была, а об России... Борис Петрович, батька ваш, в Прутском походе, будучи окружён турками, помню, приподнялся на лошади и крикнул солдатам: «Аль прорвёмся мы чрез поганых турков, аль не быть нам всем живы!» И солдаты бросились вслед, готовые в огонь и в воду... С умом и строгостью управлял предок ваш войском, однако не хуже того был и в мирной, домашней жизни. Смолоду себя к узде приучал, натягивал вожжи характера своего! Не чета мне, я-то кипуч, горяч был... Вы, молодёжь, учитесь с младых ногтей уму-разуму... А ты, Натальюшка, когда в чужой семье будешь — крепко себя держи. Долгорукие-то вон какое великое семейство, ежели не по-ихнему — загрызут. Ты им с первого дня достоинство своё покажи. Свёкор твой мёдом не мазан, иглы так и топорщатся... однако Иван добрый молодец и собой пригожий... Ежели не ссорно жить — так всё ладно будет...