Адель Алексеева - Кольцо графини Шереметевой

ад Москвой, на семи холмах — хмурая зимняя темень. Лишь жёлтые огоньки в окнах деревянных домиков да купола и маковки церквей светлеют. Ни фонарей, ни звёзд, ни луны... Только белый снег, да чёрное небо, да вылетающие из труб красные искры. На редких площадях горят костры, разрывая смертную черноту ночи.

Часов с восьми зимой ворота в Кремль запираются, часовые, чтоб не спать не дремать, до самой заутрени поют-бормочут молитвы. Перед заутреней раздаётся голос: «Пресвятая Богородица, спаси нас!» Второй часовой от Успенского собора кричит: «Святые московские чудотворцы, спасите нас!» Третий откликается: «Святой Николай Чудотворец, моли Бога о нас!»

С началом сумерек закрывают домовые ворота, амбары, сараи, прикрывают ставни на окнах: известны беспорядки московские — то тут, то там бои кулачные, вой девичий, а то и грабёж с убийством. Одна надежда — «рогаточные караулы», в которые съединяются сами жители, да ещё пожарные. Зоркие караульщики озираются на каланчах, внизу стоят казаки, готовые всякий час мчаться в любой конец города. А лошадей для пожарного дела поставляют хозяева, замеченные в неосторожной езде по улицам.

Дома знатных господ в центре города — будто целые селения: главная хоромина господская, за ней сараи, пчельники, бани, огороды, рощицы, сады. Напротив Кремля — Садовники с вишнями и яблонями, там — Полянка с цветущими луговинами и озёрами, за Сухаревой башней — огороды Черкасского князя.

Куда ни глянь, всюду сельский вид, летом пейзаж деревенский, куры кудахчут, петухи поют, а то и ягоды люди собирают. За что любят старожилы древнюю столицу, так за этот налаженный, устоявшийся быт, за домашний, деревенский уклад. Оттого многие особы покидают Петербург с радостью и не желают возвращаться обратно...

Вот и молодой государь Пётр Алексеевич: скоро Рождество, а он всё в Москве сидит. Охоты кончились, и теперь наводит он порядок в московском хозяйстве. А приближённые рады! — хозяйствуют в своих усадьбах.

Пётр Борисович Шереметев с раннего утра возле стола своего, на котором гусиные перья, листы желтоватой бумаги, песочница, чернильница со щитом на передней стенке и гербом Шереметевых. Истоки рода затерялись в неведомых временах: с одной стороны, слово «Шеремет» по-тюркски означает «проворный», значит с Востока, с другой стороны — герб восходит к немецкому городу Данцигу; на нём два льва, стоящих на задних лапах.

Из шкапчика с множеством выдвижных ящичков граф вынул письма от управляющих, позвонил в колокольчик, тотчас явился секретарь — и Пётр Борисович стал диктовать:

«Прислать указанного мяса всем нашим дворовым на Рождество и великоденские мясоеды — 50 пудов...»

«...выслать дюжину рукавиц мужских да чулков чёрных по три пары пунцовых да чёрных, а смотреть, чтоб не малой те были руки...»

«...купить бочку конарского сахару ценою по 6 руб.

пуд...»

Петру Борисовичу всего семнадцать лет, но он уже владелец немалого хозяйства, которое требует крепкого смотрения. Высокий, стройный, с чуть косящими глазами, диктует ответы он без запинки и голосом настоящего вельможи:

— «В Ярославскую губернию, Григорию Вроблевскому... Повелеваем смотреть крепко за землями, чтоб те отмежованы были против песцовых и межевых книг... Ежели с оплошкою упустить, то взыщется с тебя».

От управляющего из Дерпта потребовал, чтобы нашёл тот хорошего архитектора и обещал ему немалые деньги, — граф озабочен переустройством кусковской усадьбы.

Как ни уверен в себе Пётр Борисович, опыт, однако, у него небольшой, и порой обращается он за хозяйственными и семейными советами к дяде своему Владимиру Петровичу, отцову брату. Вот и сегодня, прочтя письмо из села Вощажникова про Феодосия Коровина, которому за неуплату оброка грозят каторжные работы, Пётр Борисович постоял у окна, разрисованного нарядными узорами, и решил: вечером завернёт к дяде и обсоветует сие!

А теперь утро уже в самой силе — пора к государю. Надев парадный мундир, заглянул в зеркало: лицо свежее, чистое, румяное, волосы мягкие (даром что характер жёсткий), нос крупный, — остался собою доволен и велел подавать шубу...

В это время юный император (впрочем, он так возмужал за последнее время, что уже и не казался юным, — куда подевалась детская свежесть?) под музыку барабанщиков занимался маршировкой со своими гвардейцами. Означенное время кончилось, государь распустил их и готов к приёму.